С точки зрения выявления «врагов народа» «критике и самокритике» должны были подвергнуться все учреждения, фабрики и заводы, рудники и шахты, железные дороги и водные пути, колхозы и совхозы, все виды школ, искусство, культура, наука. Как о тамбовском колхознике, так и о московском наркоме могли писать и говорить с одинаковым успехом, если у кого была «пятипроцентная» правда о потенциальной склонности к антисталинизму названного колхозника или высокопоставленного министра.

Члены партии с членами партии, парткомы с парткомами, области с областями, республики с республиками соревновались в выявлении «врагов народа». О крепости и идейной преданности партии Ленина-Сталина той или иной парторганизации судилось по количеству выявленных и разоблаченных «врагов народа». Ордена на грудь и знаки в петлицах прибавлялись лишь у тех чекистов, на счету которых числилась наибольшая сумма арестованных «врагов народа». В гражданских и партийных чинах поднимались лишь те, кто имел наиболее часто упоминаемое имя в агентурных списках НКВД.

Доносы приняли характер чумы и размах стахановский. На доносы толкали всех: брата на брата, сына на отца, жену на мужа, всех на одного, одного на всех. Поэтому самые различные возрасты и ранги оказались подверженными этой специфической советской болезни — всеобщей «доносомании»: одни — как профессионалы, другие — для «самостраховки», третьи — по принуждению. На конференции Краснопресненского района Москвы в 1937 году один из делегатов хвалился тем, что он «собственноручно» разоблачил за четыре месяца более 100 «врагов народа». Два сексота НКВД на «философском фронте» Митин и Юдин сумели лишь одним заявлением посадить в подвал всю Коммунистическую академию при ЦИК СССР, считавшуюся ранее теоретической лабораторией ЦК ВКП(б).

Но если в столице события все же развивались согласно «таблицам о признаках», то в провинции «доносомания» переросла в «доносохаос». Так как местные аппараты партии и НКВД не справлялись не только с обработкой, но и систематизацией этих доносов, ЦК вынужден был командировать в «помощь» местам особые бригады «специалистов» из ЦК и НКВД. Они имели инструкцию как в деле наведения порядка в «партийном хозяйстве», так и по присмотру на месте за самими партийными хозяевами.

Но местные организации вовсе не думали отставать от столицы. Некоторые из них уже имели собственные «таблицы признаков», о которых Жданов говорил на XVIII партийном съезде, подводя итоги «массовым избиениям членов партии» (Жданов). Одна из этих организаций, по словам того же Жданова, решила выйти из хаоса доносов собственными средствами и в интересах справедливости классифицировать врагов по категориям, согласно количеству поданных на каждого доносов. Были установлены категории: 1) враг, 2) вражок, 3) вражонок, 4) вражоночек. Соответственно были оформлены дела на подлежащих аресту.

Самая интенсивная и, надо сказать, главная работа по выявлению и учету «врагов народа» шла все-таки не в парткомах, а в кабинетах НКВД. К каждому местному НКВД были прикомандированы «особоуполномоченные» всесоюзного НКВД и Комиссии безопасности, которые только и знали, в чем задача и цель предстоящей «генеральной операции». В их карманах находились мандаты, подписанные Сталиным и Ежовым, дающие им чрезвычайные права на все, вплоть до ареста любого местного — областного, краевого, республиканского — партийного начальника и чекистского комиссара. Районные, областные и краевые НКВД должны были представить им и их штабу списки, составленные согласно «таблицам о признаках» на все категории лиц, предусмотренные в этих таблицах.

* * *

Для проведения такой большой и чрезвычайной операции Ежов пользовался столь же большой и чрезвычайной властью. Он был теперь секретарем ЦК, председателем комиссии партконтроля (партийный суд), членом Оргбюро ЦК и наркомом внутренних дел СССР. Выше него стоял лишь один Сталин, хотя Сталин сам юридически и не входил тогда в состав правительства.

Назначение Ежова, еще год тому назад совершенно неизвестного человека в стране и малоизвестного в партии, было встречено в народе с чувством облегчения. Когда же через непродолжительное время по стране прокатилась весть, что Ежов посадил в тюрьму старого и ненавистного инквизитора Г. Ягоду, то народ ликовал. На сомнения пессимистов — «как бы хуже не стало!» — оптимисты отвечали:

— Ну уж, знаете, хуже и быть не может!

Ежов жестоко разочаровал оптимистов: уголовные возможности сталинизма воистину оказались неограниченными…

На Ежова на основе вышеприведенного плана, утвержденного Политбюро, возложены были следующие четыре задачи:

1. Создать «антисоветский троцкистский центр» во главе со старыми большевиками и членами ЦК — Ю. Пятаковым, К. Радеком, Г. Сокольниковым, Л. Серебряковым и другими — и провести процесс.

2. Создать «антисоветский военный центр» во главе с полководцами гражданской войны — маршалом Тухачевским, командармами Якиром, Уборевичем, Корком, Эйдеманом и другими — и провести их закрытый процесс.

3. Создать «антисоветский право-троцкистский блок» во главе с бывшими членами Политбюро Бухариным и Рыковым, бывшим шефом НКВД Г. Ягодой, с бывшими членами ЦК партии (которые, по свидетельству Хрущева, даже не были исключены из ЦК партии) — Крестинским, Розенгольцем, Ивановым, Черновым, Гринько, Зеленским, Икрамовым, Ходжаевым и другими — и провести процесс.

4. Провести по областям и республикам массовые аресты людей, в осуществление указанного выше плана, и пропустить их через чрезвычайные «тройки НКВД».

К осуществлению этих задач Ежов приступил в весьма неблагоприятных оперативно-технических условиях: сам Ежов все-таки не был по профессии чекистом, весь аппарат НКВД был сверху донизу разгромлен после ареста Ягоды в порядке чистки от его людей, новые работники из аппарата партии и из школ были малоопытными в полицейской технике. Тем не менее, Ежов за два с половиной года своего управления (1936–1938 годы) развернул такой террор, какого не разворачивали НКВД-ЧК-ОГПУ за двадцать лет своего существования. Сам Хрущев признался: «Достаточно сказать, что число арестов по обвинению в контрреволюционных преступлениях возросло в 1937 году по сравнению с 1936 годом больше чем в десять раз». Хрущев почему-то не добавил, что это число в 1938 году по сравнению с 1937 годом выросло в геометрической прогрессии.

Известно, что в июле 1937 года ЦК партии разослал местным партийным комитетам, органам НКВД и прокуратуры строго секретную инструкцию, подписанную Сталиным, Ежовым и Вышинским о порядке и масштабе проведения акции «по изъятию остатков враждебных классов». В инструкции буквально указывались нормы (в процентах), которые давались каждой республике или области для арестов. Они для того времени были довольно скромными — от трех до четырех процентов к общему населению. Если брать весь СССР, то это означало ликвидацию около 5 000 000 человек. Я уверен, что этот «план заготовок людей» был значительно перевыполнен.

С арестованными поступали просто: одних ссылали в концлагерь решением «троек НКВД» на местах (начальник НКВД, секретарь обкома и прокурор области), других расстреливали группами по заочному приговору тех же «троек». Родственники в этом случае получали устную справку: «Сослан на десять лет без права переписки».