Мы стояли возле джипа и ждали рассвета. Держались деловито и решительно, с некоторыми вариациями. Нгуи, ненавидевший ранние подъемы, был деловит, решителен и хмур. Чаро был деловит, решителен и сдержанно-весел, как дальний родственник на похоронах. Мтука был просто счастлив и любовался живописным восходом из защитного кокона своей глухоты.

Прирожденные охотники, мы предвкушали близкую охоту, и это было прекрасное чувство. О нем написаны горы околомистической чепухи, в которой тем не менее есть доля истины, ибо охота древнее, чем религия. Люди делятся на охотников и остальных. Мисс Мэри, несомненно, была охотницей, отважной и обаятельной, однако приобщилась к этому занятию не в детстве, а гораздо позже, и многие привычные нам ощущения были для нее шокирующим откровением, как первая течка для кошки. Она считала их неким сакральным знанием, которое доступно только нам, избранным.

Мы, четверо старых охотников, отслеживали ее рост с самого начала, ступень за ступенью, наблюдали превращение слабой женщины в эффективную смерть-машину, способную на протяжении многих месяцев неутомимо и самозабвенно охотиться за живым существом, невзирая на объективные трудности, — и теперь вели себя как квадрилья юного матадора. Если матадор серьезен, квадрилья тоже должна быть серьезной. Квадрилья знает слабые и сильные стороны своего матадора; она неоднократно в нем разочаровывалась, — и всякий раз ему удавалось вернуть доверие. Сейчас, сидя в машине и ожидая, когда рассветет и можно будет выступать, мы ждали начала корриды. Наш матадор был торжественно-серьезен, а значит, были торжественно-серьезны и мы, потому что, как ни странно, любили своего матадора. А матадор чувствовал себя неважно. Его следовало оберегать, поддерживать и по мере сил облегчать его задачу. И в то же время, сидя в машине и окончательно избавляясь от остатков сна, мы были по-охотничьи счастливы. Возможно, это высшая форма счастья: предвкушение неизменно свежего, непредсказуемого нового дня, и Мэри, будучи охотником, не могла этого не чувствовать.

Ее, однако, тяготил добавочный груз: в благородном деле абсолютного убийства ее наставлял и опекал сам Отец. Она была его последней и любимой ученицей, и ему удалось привить ей особую этику, которую до сих пор не восприняла ни одна женщина; благодаря его учению Мэри охотилась на льва, руководствуясь не практическими соображениями, а неким идеальным шаблоном. Под хрупкой женской оболочкой старый мастер разглядел дух бойцового петуха и гуманного убийцы, единственный недостаток которого — некоторая непредсказуемость стрельбы, и Мэри, получив такое благословение, обязана была следовать Священному Пути. Увы, ассистировали ей я и Джи-Си, причем ни один из нас не разделял привитую ей этику в полной мере. И вот сегодня она вновь выходила на корриду, которая постоянно откладывалась.

Мтука кивнул, соглашаясь со мной, что уже достаточно светло. Мы тронулись и поехали через спрыснутое белыми цветочками поле, еще вчера равномерно зеленевшее. По левую руку был перелесок с высокой жухлой травой на опушке; поравнявшись с ним, Мтука плавно затормозил. Не говоря ни слова, он повернул голову — показались стреловидные ритуальные шрамы на щеке. Я проследил направление его взгляда. Рассекая высокую траву, к нам неторопливо приближался исполинский черногривый лев. Плотная желтая трава скрывала его тело, возвышалась только огромная голова.

— Предлагаю тихонько проехать мимо и вернуться в лагерь, — шепнул я Джи-Си.

— Согласен, — шепнул он в ответ.

Пока мы говорили, лев развернулся и пошел в лес. Его движение можно было отследить по волнению травы.

В лагере за завтраком Мэри сказала, что понимает, почему мы вернулись, и вполне согласна с необходимостью такого решения. Ее корриду, однако, вновь отменили, и нам это очков не прибавляло. Самочувствие Мэри оставляло желать лучшего. Мне было жалко на нее смотреть, хотелось как-то снять напряжение. Говорить, что лев наконец сделал ошибку, смысла не было. И я, и Джи-Си понимали: теперь он в наших руках. Всю ночь он ничего не ел, а утром вышел проверить, нет ли приманки. Теперь он лежит в чаще голодный и выйдет на охоту еще засветло, если целый день будет тихо. По крайней мере мы на это рассчитывали. Джи-Си должен был завтра уехать, оставив Мэри на мое попечение. Меня это не особо беспокоило: лев сделал грубейшую ошибку, поменял старый проверенный график, и я не сомневался, что мы его добудем. К тому же охотиться вдвоем с Мэри было даже приятнее, хотя с Джи-Си я чувствовал себя, конечно, надежнее: в конце концов, как справедливо заметил Джи-Си, от осложнений никто не застрахован, а я не был идиотом и не горел желанием оказаться в опасной ситуации наедине с любимой женщиной. В воображении я давно нарисовал и отточил до мелочей, как все произойдет: Мэри попадет аккурат куда следует, и лев послушно перекатится кверху лапам и, как делали на моих глазах сотни застреленных наповал животных. Если попробует встать, я всажу в него две пули. Вот и все дела. Мэри будет счастлива, что сама убила великого льва, а мои выстрелы лишь сыграли роль пунтильи, и мы проживем много лет в любви и согласии и умрем в один день, аминь.

Через живописное поле, покрытое белыми цветочками, в лагерь въехал здоровенный «лендровер» одной из последних моделей, каких мы еще ни разу не видели. За рулем сидел краснолицый человек среднего роста в выцветшей полицейской форме цвета хаки. Он был покрыт дорожной пылью, только белые лучики морщинок разбегались из углов глаз.

— Хозяева дома? — осведомился гость, войдя в столовую и сняв фуражку.

— Дома, — ответил я, разглядывая машину в дверной проем палатки. — Как поживаете, мистер Гарри?

— Отлично.

— Присаживайтесь, я распоряжусь насчет выпивки. Надеюсь, останетесь ночевать?

Он сел, вытянул ноги и с наслаждением повел плечами.

— Никакой выпивки. Нормальные люди в такую рань не пьют.

— Одну бутылочку.

— Ну, если составите компанию…

Я налил ему пива; мы чокнулись. Я с удовольствием наблюдал, как в его смертельно уставших глазах зажигается улыбка.

— Ваши вещи отнесут к Пэту, вон в ту зеленую палатку. Она сейчас пустая.

Гарри Данн был скромен, трудолюбив, справедлив и беспощаден. Он любил Африку и хорошо понимал ее жителей. Расклад был прост: ему платили жалованье, чтобы он поддерживал порядок и беспрекословно выполнял приказы. Его характер был редким сплавом твердости с деликатностью, без примеси мстительности, ненависти, глупости или сентиментальности. В этой стране затаенных обид он ни на кого не таил обиды, и я ни разу не видел, чтобы он проявил мелочность. Стоя на страже закона во времена коррупции, истерии, ненависти и садизма, Гарри Данн каждый день выкладывался без остатка, не ожидая повышения по службе, потому что знал свое место и свой потолок. Мисс Мэри называла его ходячей крепостью.

— Как сафари? Не скучаете?

— Отнюдь.

— Слухами земля полнится. Что за история с леопардом, которого надо убить до Рождества?

— Это из-за статьи в иллюстрированном журнале. Мы ее сдали в сентябре, когда еще не были с вами знакомы. С нами был фотограф, он много наснимал, а я написал коротенький текст и подписи к фотографиям. Там был роскошный снимок леопарда, которого я убил. Только леопард был не мой.