Рита покачала головой:

— Нет, вовсе нет. Это было просто детское увлечение, и она это понимает. Обычный роман, когда хочется считать, что с пятнадцати лет вместе, и это навсегда, обручальное кольцо на выпускном балу. Прошлым летом они оба поняли, что не готовы к семейной жизни. Он теперь в колледже, так что все нормально.

— Тогда почему она так несчастна? — спросила Кэти.

— Раскаяние. — Рита пожала плечами. — Как раз когда они разошлись, она узнала, что беременна и сделала аборт. Ее гнетет чувство вины. Она сказала мне, что ей все время снится ребенок, что она слышит во сне детский плач и пытается этого ребенка найти. Сказала, что сделала бы что угодно, лишь бы его вернуть, даже родила бы и отдала на усыновление.

Кэти вспомнила, как надеялась забеременеть от Джона, в какую пришла ярость, когда после его смерти кто-то сказал, как ей повезло, что у нее нет ребенка.

— Жизнь несправедлива, — вздохнула она. — Беременеют те, кто этого не хочет, а потом так легко сделать непоправимую ошибку. Но это все объясняет. Спасибо, что рассказала. Я боялась, что чем-то обидела ее.

— Ничего подобного, — ответила Рита. Она собрала документы, которые поручила ей Кэти. — Ладно, вручу эти повестки и займусь парикмахером.

После ухода Риты Кэти откинулась на спинку стула. Она хотела еще раз поговорить с Гертрудой Фитцджеральд и Ганой Крупшак. Миссис Фитцджеральд дружила с Эдной, они часто вместе обедали. Миссис Крупшак постоянно заглядывала к Эдне по вечерам. Может, Эдна рассказывала кому-то из них о докторе Фухито и Венджи Льюис. Это стоило проверить.

Она позвонила в Вестлейкскую клинику, где ей сказали, что миссис Фитцджеральд больна, и дали ее домашний телефон. Миссис Фитцджеральд взяла трубку, и было понятно, что она до сих пор не пришла в себя.

— У меня мигрень, миссис Демайо, — слабым дрожащим голосом сказала она. — И это неудивительно. Стоит мне вспомнить, как выглядела бедняжка Эдна…

— Я хотела встретиться с вами здесь или у вас дома, — сказала Кэти. — Но завтра весь день проведу в суде, так что придется, видимо, отложить до понедельника. Я бы хотела спросить у вас только одно, миссис Фитцджеральд. Эдна никогда не называла кого-нибудь из докторов принцем Дезире?

— Принцем Дезире? — удивленно повторила Гертруда Фитцджеральд. — Принцем Дезире? Господи. Доктора Хайли или доктора Фухито? Разве можно назвать кого-то из них принцем Дезире? Господи, нет, конечно!

— Ладно. Я просто предположила. — Кэти попрощалась и позвонила миссис Крупшак. Ответил управляющий. Он сказал, что жены нет дома и что она вернется около пяти.

Кэти взглянула на часы. Было половина пятого.

— Как вы думаете, она не будет возражать, если я по дороге домой заеду на несколько минут поговорить? Обещаю долго не задерживаться.

— Поступайте, как знаете, — резко ответил управляющий и добавил: — Что там с квартирой Берне? Когда ее, наконец, освободят?

— В эту квартиру нельзя входить или что-либо там трогать без разрешения прокуратуры.

Она повесила трубку, положила в портфель несколько досье и надела пальто. У нее как раз хватит времени, чтобы поговорить с миссис Крупшак, заехать домой и переодеться. Она не станет засиживаться у Молли допоздна, нужно как следует выспаться перед операцией. Кэти знала, что не сможет нормально спать в больнице.

Она как раз успела до часа пик, и миссис Крупшак оказалась дома.

— Вот это точность! — воскликнула она. Потрясение, которое миссис Крупшак испытала, обнаружив тело Эдны, уже проходило, и, судя по всему, расследование начало ее увлекать. — Мы с друзьями сегодня играли в «бинго», — сообщила она. — Когда я рассказала им, что случилось, они чуть карточки не выронили.

Бедная Эдна, подумала Кэти. Правда, с другой стороны, Эдна была бы в восторге от того, что ее так бурно обсуждают.

Миссис Крупшак провела ее в гостиную, зеркальное отражение комнаты Эдны. У Эдны стояли старомодная велюровая кушетка, такие же кресла с прямыми спинками, лежал выцветший восточный ковер. Квартира, как и сама Эдна, обладала неким достоинством.

У жены управляющего была кушетка, обтянутая искусственной кожей, мягкое кресло, большой журнальный столик, в центре которого стоял букет искусственных цветов. Над кушеткой висел осенний пейзаж в оранжевых тонах, в точности повторявший ярчайшие оттенки коврового покрытия. Кэти села. Стандартная комната, размышляла она. Без изысков, но чистая и уютная, и чувствовалось, что, несмотря на грубоватого угрюмого мужа, Гана Крупшак счастлива. И тут Кэти задумалась, почему ее вдруг заинтересовало определение счастья.

Мысленно пожав плечами, она вернулась к вопросам, которые хотела задать.

— Миссис Крупшак, мы уже разговаривали вчера, но вы были в шоке. Теперь я хочу попросить вас хорошенько вспомнить все события позавчерашнего вечера: сколько времени вы провели с Эдной, о чем она вам рассказывала, не показалось ли вам, что она договорилась с капитаном Льюисом о встрече.

Гана Крупшак откинулась в кресле, глядя мимо Кэти, прикрыла глаза и закусила губу.

— Попробую. Я пришла к Эдне ровно в восемь, потому что Гас только начал смотреть баскетбол, и я подумала: к черту баскетбол, пойду-ка лучше к Эдне и выпью с ней пива.

— И вы пошли, — подбодрила Кэти.

— Пошла. Только Эдна смешала целый кувшин «Манхэттена» и примерно половину уже выпила, так что ее порядком шатало. Знаете, у нее иногда бывало такое настроение, вроде как подавленное, если вы понимаете, о чем я. Я и подумала, что она как раз в таком настроении. Вот как в прошлый четверг, когда был день рождения ее матери, и я зашла к ней, а она плакала и говорила, как сильно скучает по маме. Нет, я не хочу сказать, что она выплескивала это на меня, вовсе нет, но когда я заглянула к ней в четверг, она сидела с фотографиями родителей в руках и шкатулкой на коленях, и по щекам у нее текли слезы. Я крепко обняла ее и сказала: «Эдна, сейчас я налью тебе „Манхэттен“, и мы выпьем за твою маму. А если бы она была здесь, то выпила бы вместе с нами». Я вроде бы ее утешила, если вы понимаете, о чем я, и все было хорошо, но когда я пришла вечером во вторник и увидела, что она выпивши, то подумала, что она все еще грустит.

— Во вторник она сказала вам, что все еще подавлена? — спросила Кэти.

— Нет-нет, в том-то все и дело. Она была возбуждена. Все время бессвязно говорила о пациентке, которая умерла: какая та была красивая, словно куколка, и как плохо себя чувствовала, и как она, Эдна, сможет много чего рассказать копам.

— А дальше?

— Ну, я выпила с ней «Манхэттен» или два, а потом решила, что мне лучше пойти домой, потому что Гас злится, если меня нет дома, когда он ложится спать. Но мне тяжело было видеть, как Эдна пьет, я же знала, что утром ей будет совсем плохо. Поэтому я достала вкусную консервированную ветчину, открыла и отрезала для Эдны несколько кусочков.