Он помолчал. Ремизов стоял, как истукан.

– Пять минут? – переспросил его Левашов.

– Может, чуть раньше.

– Прекрасно. Я успею прогреть двигатели.

Ему пришлось выключить моторы – приходилось экономить топливо. Он не знал, сколько предстоит здесь простоять, а топлива на обратный путь могло и не хватить.

Штурмовики появились из леса с небольшим опозданием. К этому времени Левашов, забравшись в пилотское кресло, давно уже завел двигатели и теперь держал их на холостом ходу.

Пропеллеры взбивали воздух в пену. Двигатели приятно тарахтели. Листва глушила этот звук. Вряд ли он далеко разносился по округе. Аэроплан готов был сорваться с места. Увидев штурмовиков, он не стал выбираться из кабины, а лишь выкрикнул слова приветствия, но они все равно не были слышны за гулом работающих двигателей.

Второй пилот наспех заделал дыру в кабине куском фанеры, но прикрыть ее плотно все равно не смог. Остались большие зазоры и щели. Во время полета в них будет задувать холодный ветер.

Наверное, будет очень холодно, когда они поднимутся высоко в небо, ведь там всегда стоит минусовая температура, как в вечной мерзлоте, которая никогда не оттаивает. Если бы за облаками водились звери, они могли сохраняться тысячелетиями, не разлагаясь. Археологи отдавали бы много лет своей жизни, чтобы отыскать останки этих ископаемых.

Левашов тряхнул головой, отгоняя нелепые мысли. Помимо курток, пилоты взяли с собой шерстяные шарфы и меховые перчатки, а на самый крайний случай припасли бутылку водки.

Левашов замахал руками, подбадривая штурмовиков, но в эти минуты он плохо их видел. Остатки лобового стекла с внешней стороны испачкались. Левашов чувствовал, что штурмовики начинают уставать. Ему очень хотелось расспросить их о подробностях операции, но для этого у него еще будет масса времени. В том случае, конечно, если они вернутся домой.

За счет истраченного во время полета бензина «Илья Муромец» мог в обратный рейс взять больше груза, но штурмовиков осталось только девять (Левашов не стал спрашивать, что стало с десятым. И так все понятно). Плюс трое пленных. Бросать балласт за борт не понадобится.

Второй пилот забирал у штурмовиков рюкзаки, закидывал их в салон, а потом помогал вернувшимся залезть в аэроплан, точно это немощные старики. Они через силу улыбались ему, но от помощи не отказывались.

Дверь в пилотскую кабину была распахнута. Оглянувшись, Левашов увидел, что рюкзаки сложили в кучу возле опустевших топливных баков, рядом с ними легли двое раненых штурмовиков. Они так измотались, что если бы не помощь товарищей, то под конец пути несколько шагов стали бы для них непосильной задачей. На пол постелили парашюты. Остальные расположились вдоль бортов на привычных лавках. Пленные затравленно озирались. Левашов никак не мог рассмотреть их лиц.

Прежде чем второй пилот закрыл дверь, от чего в салоне стало еще темнее, в кабине появился Мазуров. Он крепко пожал руку Левашова.

– Все в порядке, – сказал капитан. – Как у тебя?

– Нормально. Взлетаем, – отозвался Левашов.

«Илья Муромец» запрыгал по кочкам, а потом, наткнувшись на самую большую из них, оторвался от земли, завис в воздухе и стал медленно набирать высоту. Когда поляна оборвалась и под крыльями заколыхалось море леса, от земли его отделяло метров тридцать.

Из кабины в салон залетал холодный ветер, заставляя штурмовиков ежиться и плотнее закутываться в куртки, прятать в них ладони, а в воротниках лица.

Аэроплан был уже слишком высоко, чтобы рассмотреть какие-то подробности на земле, впрочем, они уже не пытались этого сделать, а поэтому не увидели, как пронеслись над двумя полицейскими, которые ехали на велосипедах в сторону только что покинутой аэропланом поляны.

Полицейских мучила одышка. Они лениво крутили педали, изредка подшучивая друг над другом, но без злобы, поскольку были знакомы с детства, а сколько они выпили вместе кружек пива, и не сосчитать. Полицейские услышали гул, но к тому времени аэроплан уже скрылся в облаках, и сколько стражи порядка ни задирали вверх головы, не видели ничего, кроме пустого неба. Гул мог оказаться громом. Вот только молнии и дождя почему-то не было.

Об аэроплане им сообщили крестьяне. Поверить такой информации стражи порядка не могли. Ее необходимо было проверить. Если она окажется неправдой, полицейские найдут способ, как припомнить крестьянам то, что из-за них они были вынуждены провести время не в пивной или теплом участке. Сидеть там гораздо приятнее, чем колесить по холмистой дороге. А если слишком часто смотреть в небеса, можно не заметить рытвину, камень или ухаб и упасть с велосипеда. Тогда в лучшем случае отделаешься ссадиной, а о худшем задумываться не хотелось. В армию их не взяли по состоянию здоровья. В полиции они стали служить совсем недавно из-за того, что многих полицейских забрали на фронт и нужно было кем-то их заменить. Выбор-то не богат. У одного из них было хроническое плоскостопие. Его ноги быстро уставали от ходьбы, и он часто отдыхал, опираясь на ствол дерева. Если такового не оказывалось поблизости, он сильно косолапил, чтобы ступни хоть немного успокоились. А у другого была такая сильная близорукость, что он ничего не видел уже на расстоянии десятка сантиметра от своего носа. Мир сливался во что-то неопределенное, расплывчатое, будто все предметы окружал раскаленный воздух. Странно, что от постоянного ношения тяжелых очков на его носу еще не появилась мозоль.

На поляне полицейские нашли три колеи и какие-то следы. Вернувшись в участок, они доложили обо всем своему начальнику. Пришлось поднимать его с теплой постели. Начальник был очень недоволен, ругался и не хотел идти в участок. Но вскоре выяснилось, что ночью замок Мариенштад подвергся нападению. Разрозненные кусочки мозаики сложились во что-то осязаемое, но было уже поздно что-либо предпринимать. Слишком поздно. К тому же ни полицейские, ни крестьяне не знали, в какую сторону полетел аэроплан.

Левашов давно уже не чувствовал своих пальцев. Вначале затвердели их подушечки, затем онемение поразило фаланги. Холод растекался по ним, как гангрена. Со временем у Левашова стало создаваться впечатление, что пальцы превратились в ледышки и стали такими хрупкими, словно сделаны из хрусталя. Стоит только попытаться пошевелить ими, как они рассыплются хрустальными осколками, но пилот не решался провести этот эксперимент. На протяжении последних полутора часов он сжимал ладонями штурвал аэроплана. Левашов замерз. Наверное, в лед постепенно превращалась и его кровь. Медленно густея, она начинала застывать в венах, и именно поэтому ему становилось все труднее двигаться. Но куда больше, чем холод, его донимал ветер. Он просачивался сквозь одежду и добирался до тела. От него не было спасения. Он гулял по пилотской кабине, утыкался в дверь, отделявшую салон. Она была плотно закрыта, правда, не герметично. Это не страшно. В салоне лишь немногим ниже нуля по Цельсию.