Для Лин все это звучит бессмыслицей, она пытается понять услышанное – и у нее перехватывает дыхание. Тоок Херома протягивает руку, хочет утешить Лин, но слишком поздно. В сознании девочки разверзлась пропасть. В панике она безучастно смотрит перед собой, скривив рот. Ей кажется, она падает и падает – до самого центра земли.

Тоок Херома пугается не на шутку.

– Линтье, я спрошу их еще раз, – обещает она, но Лин так оглушена горем, что еще долго ничего не слышит.

В амстердамской квартире Лин пробило семь. Рассказывая о тех минутах, она слегка запинается, но не от избытка чувств, а потому, что изо всех сил старается ничего не упустить.

– Мне сообщили, что они не хотят забрать меня обратно… Она вернулась и сказала: нет, невозможно. От этого я была как в тумане.

Наступает долгая пауза.

– Я ушам своим не поверила. Я ведь так надеялась, что они меня возьмут, всем сердцем этого ждала. Только это мне и казалось спасением.

Мы снова молчим, и я задаюсь вопросом, отчего мои бабушка и дедушка отказали Лин. После ее отъезда семья прятала еще двух еврейских детей, которые потом вернулись к своим родным. Может быть, мои бабушка и дедушка решили, что это произойдет и с Лин? Им тогда жилось очень трудно, и они уже и так очень много сделали. Правда, за давностью лет мне не выяснить точно, что именно у них просили и как именно они ответили. Когда Тоок вторично попросила их приютить Лин, они согласились, охотно и радушно.

Как бы там ни было, а первый отказ подорвал нечто очень драгоценное – то чувство уверенной сопричастности семье, которое, быть может, стало для Лин главным даром, полученым от моих бабушки и дедушки.

Вскоре Лин в последний раз стоит на крыльце дома 33 по улице Алгемер. На мостовой ее ждет пофыркивающая машина, за рулем сидит господин Херома, рядом с ним жена. Прощание выходит неловким.

Когда Лин тихонько произносит «спасибо» и сходит с крыльца, ей вручают белый незапечатанный конверт, а внутри – четыре фотокарточки.

– Это на память о нас, – говорит госпожа ван Лар.

Пока прогревается мотор, Лин быстро просматривает неровную маленькую пачку.

На первом снимке она сама. Эту фотографию сделали в ателье в Эде, несколько месяцев назад: хорошенькая юная девушка на фоне красивой винтовой лестницы. Лин, в темном матросском костюмчике и белых гольфах, с полуулыбкой смотрит в камеру, в волосах у нее девчоночий клетчатый бант. Однако фон не настоящий. Если посмотреть на пол, виден нижний край задника, какие обычно вешают в фотоателье. Мраморная лестница с коваными перилами – лишь иллюзия, которую можно заменить на другую, просто потянув за шнур.

На второй карточке – ее напечатали почти два года назад, когда Лин только приехала в Беннеком, – девочка стоит перед домом вместе с ван Ларами. Выглядит она тут гораздо младше, чем сейчас.

А вот два паспортных снимка – господина и госпожи ван Лар. Оба смотрят за левое плечо фотографа. Господину ван Лару с набриолиненным коком и вечерней щетиной как будто не по себе в строгом костюме. Его жена на снимке выглядит скромно, торчащие верхние зубы упираются в нижнюю губу.

Счастливыми они не кажутся.

Теперь, когда Лин уезжает, ей видится в них что-то едва ли не жалкое: они смотрят, куда сказал фотограф, и изо всех сил стараются произвести приличное впечатление.

Для Лин задник жизни вот-вот поменяется: вместо сельской местности будет город, а вместо старомодной религии – новые социалистические идеалы. Путешествие длинное, но с доктором Херомой за рулем оно превращается в настоящее приключение. Каждый дорожный знак, сбивающий с пути, или сломанный паром – это очередной дорожный подвиг. Доктор Херома показывает Лин на карте их маршрут, а когда встречается неожиданное препятствие, спрашивает и ее, как им поступить. Когда наступает время обедать, съезжают на стоянку, и все трое, сидя в маленькой машине, под стук дождя по стеклам делят бутерброды с отварной солониной. Потом снова пускаются в путь. На сельских дорогах транспорта мало, разве что встретится велосипедист, усердно крутящий педали. За окном сквозь туман видны обрубки опор мостов, и доктор объясняет Лин, что сами мосты в последние дни войны срезали и отправили в Германию на переплавку – немцам требовалась сталь.

К Дордрехту подъезжают уже в сумерках. Лин навсегда запомнит, как впервые увидела новый дом ван Эсов на Фредерикстрат. Перед дверью – целая толпа: это или нуждающиеся в жилье, или журналисты, которые ждут, что скажет дядя Хенк. Госпожа Херома, как всегда уверенно, идет прямо сквозь толпу. А в прихожей, в теплом свете лампы, их встречает тетушка – полная, румяная, усталая, но пышущая здоровьем. Перешагнув порог, Лин окунается в знакомый запах стряпни, стирки, сигаретного дыма и людей. Тетя заключает ее в мягкие объятия. «Линтье, вот ты и дома!» – говорит она.

Все обитатели дома высыпают в прихожую, чтобы обнять Лин. Ее хвалят, гладят: «Лин!», «Линепин!», «Лин приехала!» Кес, который вырос на целую голову, смущается и таращит глаза, а Марианна на миг застенчиво прячет лицо в подол старшей сестры, Али, но потом набирается смелости, поворачивается к Лин и спрашивает: «А где ты будешь спать?» Даже дядя выходит поздороваться, сухощавый, жилистый, с засученными рукавами и ослабленным галстуком.

Он пристально смотрит на Лин и произносит:

– Мы все так рады, что ты снова с нами.

Дом лишь ненамного просторнее, чем у ван Ларов, зато раза в два больше того, что был на Билдердейкстрат. С застекленной террасой с плотными шторами, крутой винтовой лестницей и балконом на втором этаже, выходящим на улицу. Тетя уходит хлопотать в кухне, а дядя Хенк возвращается в гостиную с высоким потолком и среди бумаг и посетителей продолжает беседу. Все совсем другое – и тем не менее знакомое. Соседи, как и раньше, заглядывают посудачить, а по дому носятся дети всех возрастов.

За ужином Али разливает по тарелкам гороховый суп, за ней входит тетушка – несет доску с нарезанной колбасой. Кончиком ножа она ловко сбрасывает по несколько кусочков в каждую тарелку. Ясно, что с едой в доме туго, но, дойдя до Лин, тетя спрашивает, хочет ли та колбасы, и в ответ на кивок кладет девочке двойную порцию. А на сладкое подают пудинг – его приготовили по случаю приезда Лин и в другие дни подают редко.

После ужина девочка выходит на улицу, где в колкой холодной темноте играют дети. Но она в игру не вступает, а идет прогуляться, не отходя далеко от дома. Билдердейкстрат, ее первая дордрехтская улица три с лишним года назад, всего в десяти минутах ходьбы, но для Лин она все равно что в другом мире. Она больше никогда не увидит свою лучшую подружку Анни Мокхук.