Хан уже было приготовился к лечению, когда лекарь, ни слова ему не говоря, уселся на верблюда, — мешок с золотом, как и было уговорено, там уже лежал, — и не спеша тронулся в путь, не обращая внимания на возгласы хана: "Стой! Стой, мошенник!"

Однако, чуть придя в себя, хан вспомнил про великолепного, уже оседланного жеребца, стоявшего рядом. Он с трудом, но все-таки влез на него и, обнажив саблю, устремился вслед за прохвостом. Не золота было жаль – не хотел, чтобы его, хана, держали за фраера.

Сначала приходилось придерживать поводья – ханские чресла давно уже отвыкли от седла. Но верблюд припустил быстрее, и хану приходилось все сильнее пришпоривать своего коня.

Наконец-таки он настиг лекаря и уже замахнулся саблей, чтобы снести ему голову… Да тут же рассмеялся и опустил саблю в ножны. Ведь лекарь сделал свое дело: наш хан теперь превосходно скакал верхом.

— Вот и я, навроде того хана, — покончив с картошкой, завершил и свою притчу мой зеленый собеседник. — Поначалу, когда замели вместе с тобой (ты не знаешь – но я сам этому способствовал), так думал: еще неделя-другая – и все, не выдержу! Но верблюд с золотом, то есть ты, Диди, продвигался все дальше и дальше в этот ад, и у меня просто не было другого выхода, как не отставать… Силы уже не те, а – видишь, настиг тебя опять…

— Чтобы теперь-то уж убить? — спросил я.

— Нет, — спокойно ответил он, — теперь-то уж в этом нет никакого смысла.

Дальше он поведал мне самое, с его точки зрения, печальное. За две отшумевшие войны Орден их по сути распался, никакого магистра более нет. Остался, правда, кое-кто. Причем, даже здесь, в России, их силами ему удалось добыть вот это (он указал на свой мешок) и добудет еще кое-что для меня, — но на том свой долг перед Орденом он считает полностью исполненным.

Выходит, вот как вышло – просвистала она мимо так и не замеченная, твоя смерть, Диди!..

Кстати, насчет необычного своего цвета мой гость тоже успел дать пояснения, хотя мало, совсем чуть времени у него уже оставалось. Еще в юности, как и всех членов Ордена, ему дали эту таблетку, придающую силы, если их вовсе уж не останется. Оказывается, в ухе у себя он ее прятал, пройдя через весь Ад. Так и не испытал ее чудодейственной силы. А теперь, узнав, где меня искать, не мог найти в себе силы проделать пешком по снегу последние километры на пути от станции к моему колхозу имени Кого-то. Думал было, так и умрет на снегу, — вот когда и достал ее из уха.

Только, верно, рассчитывалась она на молодых, а не на стариков, у которых в жилах уже не кровь, а так, вода с болотной гнилостью. Правда, помогло: дошел. Только за тот путь в крови уже и воды, должно быть, не осталось, одна гнилость, от нее-то, поди, и цвет.

— От нее же, поди, и il nous reste de moins en moins de temps,[45]— уже едва-едва слышно проговорил он, когда я укладывал его на скамью рядом с печкой.

И еще что-то бормотал, весь в жару, исчерпывая последние капли оставленного ему времени. Бормотал о том, что есть еще "их люди". Вернее – не "их", но верные делу той самой Тайны, Тайны Деспозинов, занимающие, кстати, тут немалые посты; люди, перед которыми он, де, за меня похлопотал, и что я когда-нибудь попаду… нет, не во Францию, а в Москву – по здешним меркам, в самый Рай, то есть.

Это произносилось уже вовсе на излете дыхания. Я понял, что он вот-вот скончается и бредит перед смертью, поэтому, рискнув на полчаса оставить его одного, помчался в контору колхоза имени Кого-то, чтобы по телефону вызвать из райцентра доктора.

Когда я, однако, вернулся, мой гость лежал уже бездыханный, и цвет лица его был теперь не зелен, а, как у всех отошедших в мир иной стариков, вполне благопристойно сер. Время, которое он так боялся упустить, истаяло для него целиком.

Врач из райцентра, явившийся лишь спустя почти сутки, констатировал, что смерть моего "неизвестного гостя" (так его назвал по оставшейся со времен Ада привычке не иметь лишних подозрительных знакомцев) — что эта смерть наступила от длительного недоедания и множественных обморожений. Так и похоронили его на погосте колхоза имени Кого-то без надписи на могиле, как поступали в том Аду, из которого мы с ним вырвались-таки.

После смерти маленького зеленого человечка я заглянул в его холщовый мешок, такой же плоский, как он. В мешке-то я и обнаружил, помимо плащ-палатки, куска хозяйственного мыла и двух смен белья, эти самые папки, что до сих пор хранятся на вон той полке в моем обретенном Раю. Иногда заглядываю в них, и жизнь моя, совсем вроде бы никчемная жизнь, вдруг вырисовывается совершенно в ином свете. А уж как он сам их добыл – иди знай. Не бредил, выходит (теперь-то уж точно знаю, что не бредил), и были где-то и здесь те самые "их люди".

Да, конечно были, не могло их не быть! Как бы я иначе сподобился обрести этот Рай? Ведь тоже отнюдь не бредом в конце концов оказалось.

Как я его обрел? А вот как. Года через три после смерти зеленого человечка вдруг – впервые за всю историю колхоза имени Кого-то – в контору позвонили из самой Москвы. Было сообщено, что ваш покорный слуга, столь незаметная, доживающая свой век в Чистилище букашка, вызывается в столицу на съезд передовиков-механизаторов. В колхозе диву давались – как там вообще могли узнать о моем уже, наверно, и Богом забытом существовании?

Про съезд говорить не буду – интересного мало; а вот о том, что последовало за этим съездом…

Прямо в гостинцу "Колхозник", где "удобства" одни-единственные на целый этаж, в мой номер на шесть человек, в этот занюханный номер, к удивлению всех шестерых передовиков, вошли двое в одинаковых костюмах и сообщили, что внизу мою персону ожидает не больше не меньше как "ЗИМ".

Черный, сверкающий, как новенькая галоша, он помчал меня в центр города. Там в каком-то высоком здании меня с быстротой молнии перебрасывали из кабинета в кабинет, — при каждом таком перебрасывании я обрастал новыми и новыми документами, — и наконец, сам еще толком этого уразумев, я вышел на улицу уже обладателем этого Рая.

Нет уж, как хотите – но не могло тут обойтись без "их людей"!

А уж как дивились в колхозе имени Кого-то, когда я на один день приехал туда забрать свой нехитрый скарб, того и не передать словами!

Ну, так кем же он оказался для меня? А кто, спрошу я вас, может препроводить из Чистилища прямиком в Рай? Давайте, давайте, думайте сами!

И получается, снова же не бредил перед смертью мой гость, имя которого… Под несколькими документами, что в папках, он подписывался, кстати, вполне приличествующим ангелу именем "Регуил". А в действительности звали его…

Ах, да едва ли члены этого их загадочного Ордена имели обыкновение называться подлинными своими именами и хотя бы даже под ними умирать. Так и лежать ему в безымянной могиле на погосте колхоза имени Кого-то…

n

Они возникли почти одновременно в нашем шампанском городке Ретель, близ которого находилась моя мукомольня, и оба поселились по соседству со мной. Произошло это через неделю-другую после того, как мой старик Луазье переломал себе ноги и я вернулся из Ренн-лё-Шато, неустанно вспоминая о своей Натали. Их звали, как главных столпов Церкви – одного Пьер, другого Поль. Выходцы из разных мест, из разных концов Франции (Пьер был из Нормандии, из городка Сен-Ло, а Поль – из Везуля, что во Франш-Конте), они походили друг на друга, как братья – оба всего на год-другой старше меня, оба невысокие, весьма крепко сбитые, всегда улыбчивые, с миловидными лицами. Даже причина их появления у нас в Ретеле была едина: оба, как они рассказывали, в своих городках попортили девок из благопорядочных семей, а жениться ни в какую не желали, и бегство сочли для себя наилучшим выходом. А почему оба именно в наш Ретель – тут уж пути Господа воистину неисповедимы.