рисунок, чтобы он возникал естественно и раскрывался в полном согласии с другими ролями и замыслом постановщика.* * *

В один из воскресных вечеров я выступил вместе с Кэтлин Несбит в «Корт тиэтр» в спектакле, устроенном «Клубом трехсот». Пьеса называлась «Признание». После спектакля мне передали, что на улице меня ждет Бэзил Дин. Я торопливо оделся и, выйдя из театра, увидел Дина, стоявшего под фонарем у станции метро на Слоун-сквер. Он что-то пробормотал о том, как ему понравилась моя игра, сунул мне какую-то рукопись, велел ее прочесть и зайти к нему завтра, а затем поспешно исчез в темноте.

* * *

Дин еще до этой встречи приглашал меня к себе и предлагал мне сыграть роль изнеженного молодого человека в пьесе Лонсдейла «Таяние снегов». Мне всегда хотелось поработать в театре «Сент-Мартин», где в детстве я испытал столько восторгов как зритель, — «Развод», «Мертвая хватка», «Честь касты!», — а перспектива играть в одной труппе со «звездами» весьма соблазняла меня. Прочитав роль тогда, я решил запросить жалованье вдвое больше того, которое осмеливался просить раньше, и был не слишком обескуражен, когда мне отказали: я еще не забыл, какую роль играл в пьесе «Из жизни насекомых» и какое плохое впечатление произвел и на актеров и на режиссеров; поэтому я был доволен, что отпал соблазн сыграть такую же неприятную роль.

Пьеса, которую в тот вечер я унес домой из «Корт тиэтр», оказалась совсем иной. Это была «Верная нимфа», и, кончив ее читать, я едва мог поверить, что мне совершенно неожиданно выпало счастье играть в ней. Роль Льюиса Додда была невероятно длинная и трудная, но предоставляла актеру удивительно большие возможности: в ней были комедийность, пафос, драматизм, темперамент, игра на рояле, любовные сцены. Кроме того, сюжет был великолепен, атмосфера оригинальна и убедительна.

Пьеса явно стоила того, чтобы ее ставил первоклассный вест-эндский театр.

На следующий день я явился в «Сент-Мартин» задолго до назначенного Дином часа и претерпел все муки ожидания, следя за актерами и актрисами, допущенными в святая святых раньше меня. Все утро приемная то наполнялась, то пустела, люди непрерывно входили и выходили через дверь с матовыми стеклами, а меня все не вызывали. Но я приуныл бы еще больше, если бы знал, что в это время происходило в кабинете Дина: впоследствии мне стало известно, что мисс Кеннеди яростно отстаивала мою кандидатуру вместо Айвора Новелло, с которым Дин тоже начал переговоры о роли Додда. Наконец, когда уже близился час завтрака, меня вызвали, и я вошел в кабинет, прижав к груди пьесу и словно говоря всем своим видом: «А ну-ка, попробуйте отобрать ее у меня!» Дин и мисс Кеннеди приняли меня очень любезно, мы договорились о жалованье и сроках, но мне все время казалось, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. В конце концов я собрал все свое мужество и спросил: «Вы серьезно хотите, чтобы я играл эту роль?» Дин ласково рассеял мои опасения. Он сказал, что как только цензура разрешит пьесу, со мной будет заключен контракт, а через несколько недель начнутся и репетиции. Я ушел из конторы Дина, не чуя под собой ног от радости, уехал на две недели на дачу, а по возвращении пригласил одного своего друга в ресторан «Плющ» отпраздновать мою удачу. За столиком, поблизости от двери, сидел Ноэл Коуард, и я, проходя, поздоровался с ним. Окончив завтракать, я заметил, что Ноэл с серьезным видом посматривает на меня, и порядком струхнул, когда он неожиданно подал мне знак, приглашая меня за свой столик. Я подсел к нему, а он очень мягко и вежливо сказал: «Я счел, что мне следует самому поговорить с вами, прежде чем это сделает Дин. Весь первый месяц роль Льюиса Додда в «Верной нимфе» буду играть я».

Я был горько разочарован. Я чувствовал, что Дин поступил нечестно: он обязан был предупредить меня, что если ему удастся заполучить «звезду», он не рискнет дать мне эту роль. Ноэл исключительно хорошо относился ко мне во времена «Водоворота», и я был не вправе обижаться на то, что он будет играть Льюиса; но я знал, как трудно играть после него. Во всяком случае творческая радость, сопутствующая созданию роли, была у меня отнята. Под вечер меня вызвали в контору Дина, и он предложил мне половину жалованья за дублирование Ноэла в течение месяца и полное жалованье, о котором мы условились при первой встрече, за исполнение этой роли впоследствии. Я проглотил новую обиду, но потом, когда Дин с облегчением вздохнул и сказал: «Вы очень хорошо это приняли», понял, что поступил, как идиот, не закатив сцену. Итак, я глупо улыбнулся и с видом мученика пошел искать утешения у друзей.

Я высидел все репетиции пьесы — они оказались очень интересными, — хотя и был слишком раздосадован и подавлен, чтобы полностью насладиться своим первым опытом участия в большом спектакле. Почти ежедневно у актеров происходили бурные столкновения с Дином. Ноэл в ряде случаев не соглашался с ним и Маргарет Кеннеди; однажды утром, прервав репетицию, он даже удалился с ними в буфет, откуда еще долго доносились яростные голоса спорщиков. Спустя полчаса Ноэл явился завтракать в «Плющ» и с решительным видом объявил мне, что намерен отказаться от роли. При мысли, что счастье улыбнется наконец и мне, у меня замерло сердце.

Вечером Дин спросил, знаю ли я роль. Я помчался домой и всю ночь учил ее; но наутро ссора была улажена, и репетиции продолжались как ни в чем не бывало.

Каждый день режиссер и его помощники являлись на них с грудами реквизита. Если репетицию переносили в другое помещение, приходилось перетаскивать все — сифоны, сэндвичи, пивные кружки, тарелки. Снова и снова репетировал Дин сцену приема, пока наконец гости чуть не рехнулись от веселой светской беседы, которую они вели срывавшимися на фальцет голосами, останавливаясь через каждые несколько минут, когда один и тот же человек в восьмой раз делал одну и ту же ошибку, и весь эпизод приходилось начинать заново.

Дин отличался поразительной работоспособностью, и спектакль «Верная нимфа» был одним из самых его совершенных достижений. Рано или поздно он добивался отличных результатов от любого актера, но обычно это сопровождалось долгой нервотрепкой. Дин