– И вам не хворать, – фыркнула она, поднимая край простыни повыше к подбородку. – И?

– Вы одна? – Он сделал шаг за порог, потом второй, захлопнул за спиной дверь, прислушался.

В квартире было очень тихо. Ни тебе урчания холодильника, ни тиканья часов. Могильная просто тишина.

– Одна. – Она вжалась в стену, ей явно было неуютно под его изучающим взглядом.

– А чего голышом? – Он сделал палец крючком и зацепился за край ее простынки.

– А я так спать привыкла! Голой! – Подбородок, который она задрала чрезвычайно высоко, подрагивал. – Вам-то что?

– Мне-то… – Он пнул ногой большую спортивную сумку под вешалкой. – Мне-то по фигу. Это чье?

– Мое! Не смейте! – взвизгнула она, когда он присел перед сумкой и начал ее расстегивать. – Не смейте!

Она даже попыталась оттолкнуть его, но неуспешно. Мешало одеяние. Оно сползало и сползало, оголяло грудь, ноги, бока. Лара смущалась, отступала. И конечно, у него все получилось. Он расстегнул сумку и обнаружил там мужские вещи. Сверху лежал паспорт на имя…

– Щенки! – пренебрежительно процедил оперативник и полез в карман за мобильником. Копылов отозвался тут же. – Алло! Александр Иванович, тут его вещи и паспорт.

– А тут он сам, – тяжело дыша, отозвался Копылов. – Еле скрутили! Здоровый черт! Бери девицу в охапку, везем голубков в отдел, станем говорить голубчиков…

Кряхтя и охая, Шелестов Илья подкатился к краю старенького диванчика, где неожиданно задремал, свесил ноги. Левой рукой хватаясь за продавленный валик, он с трудом сел, отдышался. Во рту было сухо и горько. Глаза застилала пелена. Но даже сквозь пелену Илья мог видеть, как прекрасен новый день за окном. И этот день ему суждено прожить. Не гнить в земле, вскармливая жирных червей, а жить! Жить, дышать, слушать, ходить, хотя и с трудом. Пить вкусный липовый чай, есть кашу, слушать пение птиц и шелест дождя.

Господи, это было так замечательно! Странно, что прежде он так не думал: как замечательно просто жить!

– Ой, Илюша, ты проснулся!

Из-за плотной занавески, разделяющей большую комнату на две части – спальные и обеденные места, – выглянула Женя. Кудряшки ее химической завивки, прежде жутко раздражавшие Илью, были аккуратно причесаны. Он велел вчера! На лице почти никакого макияжа, тоже его прихоть. И платье, а не спортивные штаны. Милое лиловое платьишко в серый горошек. Женьке, как ни странно, шло. И платьишко, и аккуратная прическа, и натуральный цвет лица.

Интересно, сколько ей лет? Наверняка чуть за тридцать. Молодая баба еще, крепкая, здоровая, тащила его на себе к машине, даже не охала. Чего он на нее внимания никогда не обращал? Косился в ее сторону, когда она мимо его квартиры к себе на второй этаж шмыгала, и все. Просто косился, как на соседку, а не как на женщину. А она возьми и спаси его!

– Илюша, что?! – Круглое лицо Жени в милой россыпи веснушек сделалось бледным. – Плохо тебе, да?!

– Помоги подняться, – попросил он едва слышно.

Она подскочила к нему, тут же подставила под его локоть плечо. Помогла встать, довела до сеней, где за занавеской пряталось уборное ведро. Ушла на пять минут, потом вернулась, снова потащила его в комнату.

– Может, поесть надо, а? Илюша, слаб ты, – она усадила его в подушки на своей кровати, накрыла сверху меховым пледом. – Совсем не ешь.

– А что предлагаешь? – В животе заурчало, отозвавшись неприятной резью в шов.

– Я куриный бульончик сварила, нежирный. С зеленью, укропчиком. Будешь? – Женя жадно осматривала его осунувшееся, небритое лицо. – Будешь?

– Буду, Женя. Неси.

Илья попытался сглотнуть – во рту сухо, горько. Глубоко вздохнул, выдохнул. Кажется, сегодня чуть легче. Нет той тянущей боли, что мучила пару дней после его бегства из больницы. Глядишь, с Женькиной помощью за неделю на ноги встанет. Швы и местный фельдшер снимет. Велика премудрость! Другой вопрос – что дальше?! Куда бежать?! К кому бежать?! И что делать?!

– Хаву надо отблагодарить, – проговорил он, с удовольствием выпив чашку бульона. – Он мне жизнь спас!

– Ага, ладно. – Ее бледные голубые глаза смотрели на него с преданностью бродячего пса, накормленного и обогретого.

– Только не сейчас! А то он сразу смекнет, где я и у кого. Сразу проболтается. И тогда…

Внутри все снова сжалось от дикого страха. Снова онемело внизу живота и закололо под коленками. Его! Ведь его убивать пришли той ночью! Глупый догадается! Просто его перепутали с Васькой – и все!

А кто мог перепутать? А тот, кто его не знал! То есть не видел ни разу. Ни Ваську, ни его, Илью. Друг какой-то проклятый, армейский! Откуда он мог взяться, если Илья откосил от армии?

И тут секрета нет: Танька прислала! Она, змеища! Васька – идиот – позвонил ей, пригрозил и денег потребовал. И ведь надо было десять тысяч долларов с нее потребовать! Она за сотню рублей удавится, тварь, а он десять тысяч долларов с нее попытался содрать.

– Что-нибудь еще, Илюшенька? – Ладонь Жени легла ему на грудь, погладила.

Сквозь тонкую ткань футболки он почувствовал, какой горячей была ее ладонь. И биение ее сердца в каждом кончике пальцев ощутил. И всем своим измученным сознанием и неокрепшим организмом понял, насколько сильно она его желает. И это было волнительно и странно. У него уже давно, очень давно не было женщины. В смысле, нормальной женщины с чистой гладкой кожей и блестящими зубами. В нарядном платьишке, с гладкими пяточками и аккуратным маникюром. Он так низко пал, что все, что попадало к нему в кровать время от времени, напоминало нечисть. Тухлую, мерзкую, падшую.

А Женька…

Женька была из другого, из прежнего мира. В котором он раньше жил и даже бывал иногда счастлив.

– Жень, а вдруг я не смогу? – Он поймал ее ладонь на резинке своих спортивных штанов. – После операции. Пил столько лет. Понимаешь…

– Ш-ш-ш, молчи, – прошептала она, наклоняясь, и ее дыхание обожгло ему шею. – Я все сделаю сама, Илюша. Все сделаю сама. Я так давно хочу тебя! Я так давно об этом мечтала!

Он так и не понял – о нем она конкретно мечтала или просто о мужике, намаявшись от одиночества в пятилетнем вдовстве? Что-то шептала сдавленно и неразборчиво, раздевая его. Укладывала его, как стеклянного. Суетилась. Срывалась куда-то, для чего-то переодевалась в какие-то кружева. Целовала, ласкала, осторожно трогала, вытаскивая своим телом его из грязи, в которой он погряз, как думал, навечно.

– Ты просто… – молвил он, отдышавшись. – Ты просто сестра милосердия, Женька!

– Почему? – Она лежала рядом с закрытыми глазами, на губах ее застыла блаженная улыбка.

– Спасительница моя, – ответил Илья, снова глубоко вдохнул и выдохнул, от прежней ноющей боли не осталось и следа. – Утащила меня из больнички, спрятала, любишь вот теперь.