Юная девственница-самоубийца,

Отчего слеза по щеке струится?

Этот гибельный путь —

Поверь мне, — лишнее…

Ты меня угостила вишенкой,

Девственница-самоубийца.

Можно не сомневаться, песня прекрасно увязывается с предположением о вселившейся в сестер темной силе, о некоем едином зле, что снимало с окружающих всякую ответственность. Их поведение, впрочем, никак нельзя было признать единодушным. Пока Люкс устраивала свидания на крыше, Тереза решила развести светящихся морских коньков в обыкновенном стакане, а чуть дальше по коридору Мэри часами гляделась в свое складное зеркальце. В овале из розовой пластмассы, зеркало было окружено маленькими лампочками, совсем как в театральных гримерных у актрис. Переключатель позволял Мэри выбирать свет в зависимости от времени суток и погодных условий. Ручка принимала положение «утро», «день» и «вечер», а также «солнечно» и «облачно».

Мэри часами могла просиживать перед зеркальцем, наблюдая за собой сообразно тому, как менялся этот искусственный мир. На солнце она носила темные очки и одевалась по погоде — в пасмурные дни. Мистер Лисбон замечал порой, с какой лихорадочной быстротой она щелкала переключателем, за один присест проживая по десять, а то и по двадцать дней; довольно часто Мэри удавалось уговорить кого-то из сестер выслушать перед зеркалом ее советы. «Видишь, эти круги под глазами становятся заметны в пасмурную погоду. Это оттого, что у нас бледная кожа. А вот на солнце… минутку… видишь, вот так, они исчезли. Значит, в облачные дни тебе следует наносить побольше тонального крема. А когда солнечно, лицу не хватает выразительности, так что нам нужен цвет. Помада и даже тени для век».

Луч журналистского расследования мисс Перл тоже как бы размывает черты сестер Лисбон. Описывая девушек, она то и дело навешивает им ярлыки: «загадочные одиночки», например; в одном месте она доходит до того, что заявляет, будто их «притягивал языческий аспект католицизма». Что под этим подразумевалось, мы не уяснили до сих пор, хотя многие сочли, что речь шла о предпринятой сестрами попытке сохранить жизнь семейному вязу.

Наконец-то пришла весна. На деревьях набухли почки. Оттепель заставила замерзшие мостовые потрескаться. При ежегодном обходе мистер Бейтс насчитал несколько новых выбоин и отослал свой список в Дорожный департамент. В начале апреля на нашу улицу вернулись сотрудники Парковой службы и принялись менять ленты, обмотанные вокруг приговоренных вязов, — желтые на красные с надписью: «Данное дерево страдает от заболевания, разносимого голландским жуком, и будет удалено с целью предотвращения дальнейшего распространения болезни по распоряжению Парк. ел.». Чтобы прочитать фразу целиком, пришлось бы трижды обойти ствол. Вяз перед домом Лисбонов (см. Экспонат № 1) оказался в списке смертников, и сразу по весне, не дожидаясь потепления, спилить его прибыл набитый рабочими грузовик.

Технология уже была нам знакома. Сначала человек в стеклопластиковой клетке поднимался к верхушке и, просверлив дырку в коре, прикладывался к ней ухом, словно бы прислушиваясь к слабеющему пульсу дерева; затем, безо всяких церемоний, он отсекал тонкие ветки кроны, и они сыпались прямо в подставленные им навстречу оранжевые рукавицы рабочих внизу. Те аккуратно складывали их в штабель, как складывают доски на лесопилке, после чего по одной скармливали электрической пиле в кузове грузовика. Труха летела во все стороны, так что и ныне, спустя многие годы, слой опилок на полу где-нибудь в старомодном баре напоминает нам о казненных вязах. Оголив ствол, рабочие шли к следующему приговоренному, а дерево оставалось стоять в наготе и печали, оно пыталось приподнять жалкие культи ветвей, и только его вынужденное безмолвие заставляло нас понимать, что прежде оно говорило с нами, не умолкая. Теперь наши вязы, будто подготовленные к казни смертники, напоминали жаровню перед домом семьи Балдино, и мы теперь только осознали, что, скрывая свой туннель для побега с помощью этого необычного изваяния, Сэмми-Акула проявил феноменальный дар предвидения: если в будущем обстоятельства заставят его воспользоваться подкопом, он исчезнет под одним из сотни одинаковых обрубков.

Обыкновенно люди выходили попрощаться со своими деревьями. Нередко можно было увидеть семью, собравшуюся на газоне, на безопасном удалении от пил: усталые мать с отцом, два-три длинноволосых подростка и пудель с ленточкой на шее. Люди полагали, что деревья принадлежат им. Их собаки ежедневно помечали их как свою собственность. Их дети устраивали в ветвях навесы для игр. Когда сюда въезжали жители, вязы уже стояли на своих местах и явно рассчитывали остаться на месте, когда те решат податься в другие края. Но явилась Парковая служба и срубила их один за другим. Стало ясно, что вязы принадлежат не горожанам, а городу, а тот может распоряжаться их судьбой по своему усмотрению.

Лисбоны, однако, не вышли из дома, когда обрезали ветки. Девушки с молочно-бледными лицами наблюдали за происходящим из окон второго этажа. То подскакивая вплотную к верхушке, то отступая от нее, человек в «люльке» отстриг могучую зеленую крону вяза. Он отсек и больную ветку, еще в прошлом году поникшую и пустившую желтые листья. Не остановившись на этом, он удалил и здоровые ветки, и на газоне Лисбонов остался в одиночестве скучный серый столб, еще недавно бывший деревом. Когда рабочие отъехали в сторону, мы уже и сами не понимали, живо оно или погибло.

Дней десять мы провели в ожидании, что сотрудники Парковой службы вот-вот вернутся, чтобы завершить начатое, но они появились лишь три недели спустя. На этот раз из грузовика выбрались сразу двое рабочих с электропилами в руках. Они обошли ствол, обмеряя его, а затем приладили пилы на поясе и дернули за шнурки стартеров. В это время мы сидели в подвале у Чейза Бьюэлла, резались в бильярд, но завывания пил настигли нас и там, проникнув сквозь щели и балки потолка. Застучали, сотрясаясь, алюминиевые трубы отопления. Ярко окрашенные шары затрепетали на зеленом сукне стола. Шум электропил наполнил наши головы, подобно визгу бормашины у зубного врача, и мы выбежали наружу, чтобы своими глазами увидеть, как их зубья врезаются в вяз. Спасаясь от летящих опилок, рабочие нацепили защитные очки, но, обходя вокруг дерева, сохраняли скучающий вид палачей, привычных к подобным расправам. Они свернули трепещущие ленты с предупредительной надписью. Один сплюнул табачную жижу. Затем, вновь запустив моторы пил, они уже собирались разрезать вяз на куски, когда из грузовика выпрыгнул, яростно размахивая руками, их бригадир. Прямо по газону тесной фалангой к рабочим бежали сестры Лисбон. Мистер Бейтс, наблюдавший за этим, вспоминал, что подумал в ту секунду, будто девушки собрались броситься прямо на лезвия: «Они спешили к рабочим. И в глазах у них стояло безумие». Работники Парковой службы не могли взять в толк, отчего вдруг бригадир запрыгал и замахал руками. «Очки мешали мне смотреть по сторонам, — рассказывал один из них. — Девушки прошмыгнули под самой пилой. Хвала небесам, я вовремя их увидел». Опешив от неожиданности, оба рабочих отступили, подняв ревущие пилы. Сестры Лисбон пробежали мимо, играя, возможно, в пятнашки или в какую другую игру. Они пару раз оглянулись, будто опасаясь, что их запятнают. Но вот они оказались в безопасности. Рабочие выключили пилы, и дрожь в воздухе постепенно замерла. Девушки окружили дерево, крест-накрест сцепив руки.