В голове у нее крутилась строчка из Барта: «Считается, что всякий влюбленный безумен. Но можно ли представить себе безумца, который влюблен?»

— Леонард волнуется, что его отсюда никогда не выпишут, но я считаю, это он зря, — снова заговорил Генри. — Все в порядке, Леонард. Просто скажи врачу то, что говорил мне. Тебя здесь держат просто для того, чтобы понаблюдать.

— Врач скоро должен позвонить, — сообщил Леонард Мадлен.

— Ты изобразил легкое психическое расстройство, чтобы попасть сюда, чтобы тебе как-то помогли, — повторил Генри. — А теперь тебе лучше, тебя можно выписывать.

Леонард подался вперед, весь внимание.

— Просто хочется выбраться отсюда, — сказал он. — У меня три незачета. Просто хочется сдать их и получить диплом.

Мадлен ни разу не видела Леонарда таким покладистым. Послушный школьник, образцовый пациент.

— Это хорошо, — сказал Генри. — Это здоровое желание. Тебе хочется вернуться к нормальной жизни.

Леонард переводил глаза с Генри на Мадлен и повторял, как робот:

— Хочу вернуться к нормальной жизни. Хочу выбраться отсюда, сдать зачеты и получить диплом.

В дверь сунула голову медсестра:

— Леонард! Вас к телефону — доктор Шью.

Леонард поднялся — с готовностью, словно человек, пришедший на собеседование, чтобы устроиться на работу.

— Ну вот, — сказал он.

— Скажи врачу то, что мне говорил, — напомнил Генри.

Когда Леонард вышел, оба помолчали. Наконец Генри заговорил:

— Насколько я понимаю, ты подружка Леонарда.

— В данный момент непонятно.

— У него диссоциативная фуга. — Генри покрутил указательным пальцем в воздухе. — Прямо как будто кассету заело, играет по кругу одно и то же.

— Но ты же ему только что говорил, что все нормально.

— Ну да, ему ведь это хочется услышать.

— Но ты же не доктор.

— Нет. Но я все-таки изучаю психологию. А значит, читал много Фрейда. — Он расплылся в широкой, неловкой, кокетливой улыбке, словно чеширский кот.

— А мы, между прочим, живем в постфрейдовскую эпоху, — съязвила Мадлен.

Этот выпад Генри воспринял едва ли не с удовольствием.

— Если ты действительно подружка Леонарда, или собираешься стать его подружкой, или подумываешь о том, чтобы опять с ним сойтись, я бы тебе посоветовал этого не делать.

— Да кто ты вообще такой?

— Просто мне из личного опыта известно, как приятно бывает думать, что можно спасти человека своей любовью.

— А я-то была уверена, что мы только что познакомились. И что ты про меня ничего не знаешь.

Генри поднялся. Вид у него был слегка обиженный, однако в голосе звучала все та же уверенность.

— Других не спасают. Спасают только себя.

Он вышел, оставив ее размышлять над этими словами.

Женщина с нечесаными волосами, уставившись в телевизор, то завязывала, то развязывала пояс халата. Темнокожая девушка, которая по возрасту годилась в студентки, сидела за столом — видимо, с родителями. Они, судя по всему, привыкли тут бывать.

Еще через несколько минут вернулся Леонард. Женщина с нечесаными волосами окликнула его:

— Эй, Леонард! Ты не видел, там обед не дают?

— Не видел, — ответил Леонард. — Пока не дают.

— Я бы не против пообедать.

— Еще полчасика, и принесут, — доброжелательно сказал он.

У него был вид скорее врача, нежели пациента. Женщина, видимо, доверяла ему. Она кивнула и отвернулась.

Леонард сел в кресло и наклонился вперед, покачивая коленом.

Мадлен пыталась найти какие-то слова, но все, что приходило ей в голову, могло показаться нападением. «Ты здесь давно? Почему ты мне не сказал? Правда, что тебе три года назад поставили диагноз? Почему ты не сказал мне, что сидишь на таблетках? Мои соседки знали, а я нет!»

Она остановилась на одном:

— Что сказал врач?

— Не хочет пока меня выписывать. — Судя по ровному тону Леонарда, новость его не подкосила. — Не хочет пока говорить о выписке.

— Ты с ней не спорь. Просто побудь здесь, отдохни. Ты можешь и тут подготовиться к зачетам, я не сомневаюсь.

Леонард посматривал из стороны в сторону, говоря тихо, чтобы другие не услышали:

— А что мне еще остается? Я же говорю, больница государственная.

— В каком смысле?

— В том смысле, что здесь главным образом пичкают людей чем попало.

— Ты что-нибудь принимаешь?

Он помедлил, прежде чем ответить.

— В основном литий. Я на нем уже какое-то время сижу. Они мне дозировку меняют.

— Помогает?

— Кое-какие побочные эффекты имеются, но вообще да.

Трудно было понять, правда ли это, или Леонарду хочется, чтобы так было. Он внимательно всматривался в лицо Мадлен, словно надеясь почерпнуть какие-то важные сведения.

Резко повернувшись, он стал изучать свое отражение в окне, потирая щеки.

— Бриться нам позволяют всего раз в неделю, — сказал он. — При этом должен присутствовать санитар.

— Почему?

— Дело в лезвиях. Поэтому у меня такой вид.

Мадлен окинула взглядом комнату — посмотреть, не прикасается ли кто друг к дружке. Никто.

— Почему ты мне не звонил? — спросила она.

— Мы поссорились.

— Леонард! Я же не знала, что у тебя депрессия. Какое все это теперь имеет значение?

— Депрессия у меня потому и началась, что мы поссорились.

Это была новость. Хорошая новость — радоваться было неуместно, но все-таки хорошая.

— Я все испортил, — сказал Леонард. — Теперь я это понимаю. Теперь у меня в голове все немного прояснилось. Когда растешь в такой семье, как моя, в семье алкоголиков, начинаешь воспринимать болезни и разлад как нечто нормальное. Болезни и разлад мне представляются нормальными. Что мне нормальным не представляется, так это чувства… — Он оборвал фразу. Потом, склонив голову, уставившись темными глазами на ковер, продолжал: — Помнишь, как ты мне тогда сказала, что любишь меня? Помнишь? Так вот, ты можешь так говорить — ты ведь человек душевно здоровый, выросла в здоровой семье, где все друг друга любят. Ты можешь пойти на такой риск. А у нас в семье мы не привыкли говорить, как мы друг друга любим. Мы привыкли друг на друга орать. Поэтому, когда ты мне говоришь, что любишь меня, что мне остается? Взять и все сломать. Взять и швырнуть тебе в лицо Ролана Барта в знак протеста.