Смутные времена. Мы, советские люди, в этой стране живем в атмосфере явного недоброжелательства. Я выхожу из посольства. На стене напротив крупными буквами написано: «Марг бар джасусане шоурави» (смерть советским шпионам), «Марг бар тудеиха» (смерть тудеистам). За углом, на стене посольства профессионально выполненная надпись: «Смерть советским!» Я советский. Надо делать вид, что надписей не замечаешь, дабы не доставлять удовольствия наблюдающим. Погода отличная, настроение хорошее, и мелочи его не испортят.

Навстречу мне идет иранская девушка. Одета она в серый балахон, черный платок надвинут на самые глаза, в руках книги. Маленькая, худенькая и серьезная фигурка вежливо обращается ко мне: «Вы из этого посольства?» — «О да!» (Она, конечно, спросит, как можно поехать на учебу в Советский Союз, и я попытаюсь объяснить, что сейчас это просто немыслимо. Я весь внимание...)

«А почему вы социал-империалист?» — так же вежливо (о змееныш!) спрашивает девчушка.

«Извините?»— единственное персидское выражение, приходящее на ум, и на лице, как вспоминаю я потом, приветливая улыбка, в данной ситуации выглядящая глупо.

«Почему вы социал-империалист?» — повторяет иранка и, не дожидаясь ответа, торжествующе идет своей дорогой.

Великий персидский язык полностью покидает «социал-империалиста» в эту ответственную минуту и не позволяет нанести обидчице удар хотя бы в спину. Согнав с лица глупую ухмылку и приняв достойный вид, он твердым шагом идет по плитам тротуара, размышляя о причудливых воздействиях революции на молодые головы.

Постепенно у меня вырабатывается привычка к обидам, но тем не менее они наносятся так внезапно и такими добродушными на вид людьми, что язвят еще горше, чем газетные официальные уколы.

Подходит на улице же застенчивый, приветливый иранский паренек, чисто и просто одетый, улыбается и негромко, не пытаясь привлекать внимание прохожих, говорит: «Смерть советским!» Есть, конечно, есть объективное, очень нелегкое для нас обстоятельство: иракские самолеты, грозящие Тегерану, сделаны в СССР... Это наглядная агитация не в нашу пользу — паренек, зацепивший меня колким словом, может через день-другой уже оказаться на хузистанской равнине под градом снарядов, тоже произведенных в Советском Союзе. Не объяснишь ему, кто повинен в войне, в том, что гибнет молодежь, что северный сосед объявлен врагом Ирана и ислама.

Наши друзья в Иране — они есть, их немало — молчат.

Я много езжу и хожу по Тегерану, зачастую один. Это небезопасно и даже, пожалуй, не всегда благоразумно. Взрывы гремят на улицах и площадях, внезапно вспыхивают перестрелки. Да и не только в этом дело. Тем, кто наблюдает за нами, хомейнистским саваковцам, удобнее иметь дело с малоподвижными, предсказуемыми объектами. Малоподвижным я быть не могу, а предсказуемым— пожалуйста. Все мои маршруты, ближние и дальние прогулки и поездки почти неизменно включают в себя книжные магазины и развалы да библиотеку православной церкви св. Николая на бывшей улице Рузвельта.

Я знаю, что наблюдатели привыкают к моим привычкам — долго торчать у полок, заговаривать с хозяевами и непременно что-нибудь покупать, торгуясь там, где позволяет это обычай. Им очень не нравится моя манера ходить пешком — восточный человек не видит удовольствия в дальних прогулках. Постепенно я начинаю замечать отсутствие сопровождающих. У них за плечами хорошая школа, и выявить их отнюдь не просто. Но если ты не спешишь, идешь по известному тебе заранее маршруту, то задача упрощается. Важно не оглядываться, не озираться, а спокойно идти, заботясь, как и каждый пешеход, о том, чтобы тебя не сбил шальной мотоциклист, с интересом приглядываться к уличным сценкам, вежливо уступать дорогу встречным, останавливаться у лотков, а их в Тегеране великое множество. Каждая остановка, поворот, переход улицы, случайный разговор, ожидание зеленого сигнала светофора позволяют неприметно осмотреться, заметить подозрительно медленно ползущую машину или постоянно маячащую поодаль, неуютно себя чувствующую фигуру.

Раздражать этих спутников не следует. Нельзя пытаться неприметно затеряться в толпе, ускользнуть из магазина через боковой вход, неожиданно сесть в припаркованную где-нибудь за проходным двором машину и укатить, прежде чем подоспеет транспорт наблюдающих. Несколько таких неосторожных поступков — и ты попадаешь в разряд людей опасных, требующих особо пристального внимания. Ни один наблюдающий ни при каких обстоятельствах не склонен признавать, что он просто-напросто проворонил наблюдаемого, упустил его при самых нормальных обстоятельствах. Всегда виноват наблюдаемый, он схитрил, ему зачем-то (зачем?) понадобилось остаться без надзора. Задача наблюдающих осложняется, скучная игра в кошки-мышки становится азартной охотой. А иногда наблюдателям надоедает изворотливая, непоседливая «мышь». Тогда случается так. В один прекрасный день выезжает не в меру шустрый иностранец в город, беспечно ставит машину у тротуара и идет по своим делам, а возвратившись, обнаруживает пренеприятнейшую вещь — все четыре колеса порезаны. Не надо грешить на хулиганов — в Тегеране понятия «хулиган» не существует. Разумный человек правильно воспринимает предупреждение и критически осмысливает свои действия. Неразумный продолжает вести себя неразумно, забывая о том, что обстановку создает противник — он у себя дома. В следующий раз ущерб может быть нанесен уже не автомобилю.

Вот какие мысли сопровождают меня в прогулках по Тегерану. По городу, который я искренне люблю и который в другие дни мог бы, хочется думать, полюбить и меня...

Зарганде — название деревеньки близ Тегерана, некогда принадлежавшей российскому правительству. Ее жители освобождались от воинской повинности и платили налоги русской миссии. Миссия в полном составе переезжала сюда на лето. Соблюдался старинный персидский, скорее даже тюркский обычай перебираться на жаркий сезон из кишлаков в яйлаки, с равнин в горы.

Сохранился огромный, обнесенный кирпичной стеной тенистый парк, в котором разбросаны небольшие коттеджи. (Сравнительно недавно стараниями одного из наших послов была снесена старенькая часовня. Ссадина на земле, где она стояла, уже заросла травой.) Невероятной мощи чинары бросают густую, такую приятную в летний тегеранский зной тень на простое и изящное здание старой постройки. Здание заброшено, изранено годами и равнодушием. Обширная центральная зала, где еще можно полюбоваться прелестной персидской лепниной, завалена горами никому не нужной литературы. Это книги-однодневки, которые шли из Москвы в библиотеку посольства, были за ненадобностью перевезены в консульство в Реште, а с закрытием в 1980 году консульства возвращены в Тегеран и свалены грудами в Зарганде. Судьба их ждет незамысловатая: зачешутся руки у завхоза или советника, найдется подходящая площадка под чинарами, будет устроен субботник— и весело взметнется высокое жаркое пламя. В наших посольствах книги не в чести, а те, что свалены в Зарганде, не привлекут внимания и энтузиаста-одиночки. Они писались к случаю, издавались, ибо того требовала конъюнктура, не привлекали ни взгляда, ни мысли и никем никогда не читались. В прошлом веке о них сказали бы: «груды неразрезанных книг». Поскольку речь опять пошла о книгах, стоит сказать несколько слов и о посольской библиотеке.