полке. Думаю, что если повсеместно заместить печатные книги печатными пряниками, ничего худого не будет, а, наоборот, сограждане будут радовать глаз друг друга приятной полнотой.

Меж тем, чтобы развеяться, на следующий день съездил за сто вёрст в имение Кашиных.

Обнаружил там небывалый взлёт русской духовности. Даже река текла под обрывом величаво и неумеренно, как-то по-русски.

Повсюду подают свистульки и петушков. Кашина подрядила трёх учительниц школы, устроенной ею для крестьян, петь народные песни.

Бывшие бестужевки охотно согласились, оделись в сарафаны, да так их и не снимают. Кипучая энергия этих барышень, некоторое время назад толкнувшая их к народникам, потекла в надлежащее русло.

Пел вместе с ними протяжные патриотические песни.

Прошка играл на баяне, несколько кучеров звенели однозвучно звучащими колокольчиками. Шорник дудел в свистульку, чем окончательно меня растрогал. Расчувствовался, и оттого случайно выпил много.

Погодой и выпитым принужден был остаться у Кашиных.

Ночью приходила Аксинья, сказала, что барыня велели перестелить мне постель. Что за глупости! Я привык к спартанской жизни и всю жизнь укрывался лишь тонкой солдатской периною. Оставил Аксинью у себя и до утра выговаривал ей, после чего отослал к шорнику.

15 сентября 2008

История про незванного гостя

Сторож несколько раз предупреждал меня, что какой-то человек "в фуражке с кокардою" ищет со мной встречи.

И верно, это оказался графоман. Молодой талантливый автор, как он сам отрекомендовался, принёс мне рукопись своего романа. Я посмотрел на пришельца волком.

Но что делать?

Он принялся читать. Это была драма из рыцарской жизни — с волшебниками и драконами. Главную героиню звали, впрочем, Лариса Ивановна. Её возлюбил мрачный байронический красавец с большими усами и преследовал повсюду.

Я давно пользовался в столичных кругах известностью покровителя молодых талантов. Я знал в них толк и понимал, как с ними обращаться — поэтому уснул на пятой минуте и проснулся лишь к финалу.

Вечерело. С своей волчихою голодной выходил на дорогу волк и я надеялся, что они пожрут моего гостя, когда он двинется в обратный путь.

Пришелец не обращал ни на что внимания. Наконец он поведал мне, о том, что Лариса Ивановна собирается венчаться с неким безумным Князем. Герой страдает и ревнует, кто он — простой рыцарь, пусть и наследник огромного состояния, против благородного, хоть и безумного Князя. Но свадьбе всё равно не бывать — он находит Ларису Ивановну, пронзённую копьём:

— Лора! Лора! — кричал Ролан, весь измазавшись в крови. ("Как я люблю это рыцарское имя" — вставил ремарку читчик).

Герой вынес бездыханную деву на руках из волшебного леса и ступил в волшебное озеро. И вот его воды сомкнулись над их головами. Конец.

— Недурно, заметил я. — Прямо-таки с натуры писано.

Гость мой вздрогнул.

— Я сразу понял, что с натуры. Так выпукло выписаны характеры, так они ярки и жизненны. Да-с.

— Вовсе нет, — защищался автор.

— Да, полно вам, — наседал я. — К тому же решительно понятно, что случилось с Ларисой Ивановной. Это вовсе не загадка, как вы изволите думать.

— Так кто же убил Ларису Ивановну? — он отшатнулся.

— Вы и убили-с!

Я приблизился и заглянул ему в глаза. Страх заметался в них, как обыватели на пожаре. И вот он согласно кивнул головой.

— Ну, а что мне было делать? Тем более, что она так ужасно храпела… А не хотите ли поглядеть на Князя?

На извозчике сидела согбенная фигура в поношенной шляпе и с полинявшим воротником. Подбородок его опирался на огромный заржавленный меч. Трудно было узнать в нём участника драмы, о которой я только что прочитал.

Гость мой надел фуражку и вышел, а я опрокинул рюмку водки. А потом, подумав, ещё две — одну за другой.

15 сентября 2008

История про воспоминания

В час непогоды всегда хорошо вспомнить былое, пошелестеть страницами дневника.

Вот, кажется ещё недавно это было: с утра вышел на покос — как и положено, сперва разулся и прогулялся по родной мураве. Помолился и пошел посолонь.

Природа теряла последние остатки солнечного тепла.

Простое, вековое русское занятие было в радость. Труд был сладок и приятен — коса-литовка пела, в голове рождались новые замыслы.

Самые удачные строчки за мной записывал Прохор, приставленный ко мне молодым графом.

Гроза набухала над лугом, пахло свежестью и радостным потом крестьянского труда.

За рощицей сели, притомившись, старики-писатели. Дым самосада стелился над полем, распугивая вялых комаров-карамор. Дело у писателей не ладилось — сказывались и немочь и вчерашняя гульба в имении. Пляски с девками не пошли им в прок, и балалаечный звон, казалось, до сих пор стоял у них в ушах. Прохор смотрел на них с крестьянским презрением, а я с жалостью.

Раньше прочих я скосил свой край, но не остановился: ведь приближался курьерский.

Сотня глаз смотрела на меня из окон, полсотни носов сплющились о стекла. Вся русская литература стояла за мной и невозможно было посрамить её дурной работой. Пронесся поезд — молчали желтые и синие вагоны, в зеленых плакали от радости и пели.

Прохор у меня за спиной делал озорные знаки проезжающим соглядатаям. Я цыкнул, и он, скорчив постную рожу, подал мне вышитый рушник.

Я остановился и обтер лоб.

Печальный немец Карл Иванович привез мне на сивом мерине крынку с молоком и добрую краюху хлеба. Прочим писателям пришлось докашивать свой удел перед электричками. Да и то — приехал бы какой постмодернист с сенокосилкой — и вовсе погнали бы его в тычки.

День клонился к закату, я усталый, но довольный вернулся в имение бодрым шагом. Да и то сказать, шел так быстро, что бедный Прохор еле поспевал за мной, неся подмышкой кипу исписанной бумаги.

16 сентября 2008

История про визит к дядюшке

Так же, глядя в окно на посеревшую, да посеревшую! — природу, вспомнил, как в прошлом году мы поехали в гости к дядюшке графа. Он зазвал нас на концерт своего крепостного квартета.

Когда я вместе с прочими писателями подъехал, дворня уже помогала музыкантам тащить инструменты.

Так на стульях перед барским домом появились баян, две обычные балалайки, а так же, рядом, воткнули жалом в землю страшную облупленную контрабас-балалайку.

Когда первый мелодичный звук пронёсся над остывающей землей и растворился в кисельном тумане, мы побросали стаканы и вышли на веранду.

Только один писатель Фирсов, что вечно на всё и всех дулся, сказал, что ему милее унылый напев зурны.

Он ушёл в