де Колиньи, и Жерар де Молеврие. Когда гости разошлись, одна из служанок принесла герцогине де Монбазон два письма, выпавших из камзола кого-то из мужчин. Это были женские письма, и переполняющая их нежность не оставляла сомнений относительно того, какого рода связь соединила молодого аристократа и благородную даму. Первое письмо было прощальным, но во втором говорилось между прочим следующее: «Я страдаю от избытка любви, вы страдаете от того, что лишены ее. Надеюсь, мне не придется сожалеть, что мое решение никогда не возвращаться к прошлому было побеждено».

– Под письмами стояла подпись?

– Какая же вы еще глупышка! Конечно, нет. Такого рода письма не подписывают ни при каких обстоятельствах. Однако это не помешало госпоже де Монбазон тут же объявить, что для нее тут нет никакой тайны, что эти письма выпали из кармана господина де Колиньи, а написала их моя дочь, которая стала его любовницей после отъезда моего зятя. Событие стало главной темой разговоров во всех гостиных, что для меня было совершенно нестерпимо. И для меня, и для моей дочери. Хотя Анна-Женевьева не удостоила даже меня ни единым словом по этому поводу и только повела плечами, а ее супруг сообщил, что женские пересуды не интересуют его ни в малейшей степени. Однако репутация Анны-Женевьевы серьезно пострадала, и я не могу с этим смириться, потому что посягнула на нее Монбазон с кликой «Высокомерных». Я поехала с жалобой к королеве, которая никогда не отказывала мне в своей дружбе. История не понравилась ей до крайности, и она поручила кардиналу Мазарини пролить свет на эти унизительные интриги. Скоро выяснилось, что письма эти принадлежали маркизу де Молеврие, а написаны они были госпожой де Фукероль, его любовницей…

– Так, значит, все кончилось как нельзя лучше?

– Не совсем. Вы забываете о репутации герцогини де Лонгвиль, она в то время была уже беременна и так негодовала, что потеряла ребенка. Узнав об этом, королева приказала госпоже де Монбазон публично принести извинения моей дочери.

– И госпожа де Монбазон это сделала?

– Можно считать, что сделала. В назначенный день у нас собрался чуть ли не весь двор, и приехала герцогиня. Королева была возле меня, все теснились вокруг, едва не наступая друг другу на ноги. Герцогиня не спеша подошла к нам, небрежно обмахиваясь веером – в тот день, надо сказать, было жарко. К вееру была приколота бумажка. Мы увидели, что это за бумажка, когда она подошла к нам совсем близко и стала читать то, что было на ней написано. Она проделала это с такой наглой улыбкой, что не было никаких сомнений: она просто издевается над нами. Моя дочь ей ответила, что, если она соглашается поверить в ее раскаяние, то только ради того, чтобы доставить удовольствие Ее Величеству. Герцогиня удалилась точно так же, как пришла. Но на этом история не кончилась. Было продолжение.

– Какое же?

– Капельку терпения! Несколько дней спустя королева давала завтрак у Ренара, в тени прекрасных деревьев в Тюильри. Госпожа де Монбазон не была приглашена, но тем не менее приехала и вид при этом имела самый независимый. Она пробыла там совсем недолго. Ее Величество очень разгневалась и не просто прогнала ее, но отправила в изгнание – в замок герцогини Рошфор-ан-Ивлин. В историю вмешались мужчины, и первым – герцог де Бофор, любовник этой дамы, который вел себя так, словно был и любовником королевы. Он осмелился упрекать Ее Величество и говорил примерно следующее: мало того, что она его больше не любит, прогнав его любовницу, она лишила его адмиральства, главной его мечты! А виной всему проклятый Мазарини, от которого нужно как можно скорее избавиться, чего он сам не может сделать, так как кардинала нельзя вызвать на дуэль… Как мне передавали, королева со слезами на глазах приказала арестовать де Бофора и отправить в Венсенский замок. А Вандомы, госпожа де Шеврез и Шатонеф были отправлены из Парижа в свои поместья.

– Если я поняла все правильно, – подхватила Изабель, – «Высокомерные» вновь разлучены, а кардинал Мазарини оказался в выигрыше по всем позициям?

– Вы все поняли правильно. Я всегда знала, что вы умница, – захлопала в ладоши принцесса. – Да, он выиграл, причем без всяких усилий.

– Но в таком случае почему герцог Энгиенский вернулся, не дожидаясь подхода своих войск? Надеюсь, он не собирается в это дело вмешиваться? Оно закончено.

– Оно не закончено ни для моего сына, ни для Мориса де Колиньи, который рвется в бой и готов на все, чтобы защитить честь моей дочери.

– А разве не муж должен это сделать? Разве господин де Лонгвиль не печется о чести жены и своей собственной?

– Он уже не молод, чтобы размахивать шпагой. К тому же и он считает, что дело благополучно завершено. И так же считает герцог де Монбазон. Однако ни та, ни другая женщина не чувствуют себя удовлетворенными.

– И что же из этого следует?

– Если бы я только знала! Лонгвиль – в дальних краях, Бофор – в тюрьме, вокруг нет дворянина должного рода и знатности, который мог бы скрестить шпагу с моим сыном. Не сомневаюсь, что сын согласится уступить свое место на дуэли Морису де Колиньи, но кто выступит против него, защищая Монбазон?

– Но я полагала, что эдикты покойного короля относительно дуэлей по-прежнему действуют. Или королева-регентша их отменила?

– Нет, конечно, нет. Потому-то мне и необходимо срочно ехать в Париж. Если, на наше несчастье, Монбазон найдет себе достойную замену, я думаю, только я одна способна склонить королеву к снисхождению.

– А кардинал Мазарини? Королева к нему прислушивается, не так ли?

– На мой взгляд, даже слишком. Вы правы, при необходимости можно будет попробовать постучаться и в эту дверь. Он сейчас находится в прекрасном расположении духа, избавившись от старых друзей Ее Величества. Надеюсь, вы возвращаетесь вместе со мной в Париж? Моя дочь уже уехала, она только что приказала подать ее карету.

Изабель сразу же почувствовала себя значительно лучше. Одна только мысль, что ей предстоит дорога с ведьмой в герцогской короне, сумевшей нанести ей такую рану, приводила ее в ужас. Но утренний разговор имел и положительные стороны: Анна-Женевьева сбросила маску, Изабель теперь точно знала, с кем имеет дело – кузина была ее врагом, и обманываться на ее счет не стоило.

Будь она старше, опытнее, искушеннее в словесных баталиях, которые практиковали между собой светские дамы, она бы задалась вопросом: что подвигло госпожу де Лонгвиль – отныне и навсегда Изабель будет называть кузину только так – с такой поспешностью