Машка вскочила, кинулась переобуваться в сапоги из тапочек. (Господи, какая лужа успела натечь с сапог!)

– Маша, подожди. Оставь, пожалуйста, сапоги в покое. Садись обратно. Я что-то не совсем тебя понял. Ты что мне сейчас сказала? Ты просишь у меня прощения? Ты?! У тебя вообще как с головой? То есть не я у тебя, а ты у меня?! Машк, ты вообще понимаешь, что я перед тобой на коленях ползать должен?

– Вы? Но почему?!

– !.. Маш, заткни уши и не слушай! Я сейчас ругаться буду. А детям такого слушать нельзя! И молоденьким девушкам. Маш, ты понимаешь, что тогда произошло? Понимаешь, что если б ты тогда не сбежала, а потом пошла и пожаловалась куда следует, мы б с тобой сейчас здесь не разговаривали? Я б давно в Доме принудпроживания здоровое питание лопал! И на работу б меня потом никуда не взяли. Не то что учителем, вообще никем никогда, разве что кошек душить на санэпидстанцию! – (Машку слегка передернуло.) – Думаешь, я не понимаю? А ты теперь говоришь «прости»… Ты меня прости, если сможешь!

– За что? Я же вас сама спровоцировала!

– Маш, я от тебя с ума сойду! Не иначе ты мне послана за грехи! Чем, чем ты меня спровоцировала?! Тем, что ты на свет родилась? Что выросла такая, как есть? Так за это мне к Богу претензии предъявлять надо!

Машка слабо улыбнулась.

– Ну, видишь, самой даже смешно стало. Маш, я тебе честно скажу. Я почему не хотел этот разговор заводить? Думал, так лучше будет, для всех, не для одного меня, но и для тебя тоже. Вроде забылось, проехало, будто и не было ничего. Зачем лишний раз ворошить, живем дальше. Но раз уж ты сама…

– Ну да, – прервала его Маша. – В том-то все и дело, что я сама. А Бог, он уже потом. Из-за меня потому что. В смысле, это я его так попросила. А вы, вы ни в чем абсолютно не виноваты, Максим Игоревич!

И она заплакала.

* * *

Максим подошел и обнял ее за плечи. Совсем не как тогда, а не страшно. Стал покачивать, бормоча какие-то не то слова, не то междометия: «Ну, ну, что ты, что ты, ай-яй-яй, ну всё, всё, всё уже, всё». Машка сперва вслушивалась, пытаясь разобрать смысл, потом бросила никчемное это занятие. Комната плыла вокруг них. Пространство заволокло туманом, в котором все постороннее: стол, стулья, чашки, окно – исчезло или сделалось неважным.

Машка подняла голову, и они впервые поцеловались. Получилось не слишком ловко, потому что он стоял у нее за спиной, а она сидела. Но потом Машка тоже встала, повернулась к нему, и они оказались почти одного роста.

Некоторое время между ними еще сохранялась хрупкая грань, готовая от любого толчка треснуть, в кровь изранив лицо и руки. Но вместо этого в какой-то момент грань просто исчезла, словно ее и не было никогда.

* * *

– Кажется, ты ничего не боишься, – сказал Максим, приподнимаясь на локте и внимательно разглядывая ее лицо.

– А должна? – спросила Машка, сонно потягиваясь.

День, начавшись вчера, все никак не заканчивался. Ну или ночь, они ведь так и не отдернули занавески. На уроки она забила, послала Лерке эсэмэску, что болеет. Временами они проваливались в сон, просыпались, Максим опять ставил чайник, они пили чай, к которому у них по-прежнему ничего не было. Ну или почти ничего – у Макса в холодильнике отыскалось-таки два яйца и черствая булка, с грехом пополам они сотворили из этого гренки. У Машки в кармане куртки обнаружилась давно забытая шоколадка, явно уже не раз растаявшая и застывшая снова.

– Так чего, по-твоему, я должна бояться?

Максим задумался, смешно сморщив лоб. Он помнил, что на заре отношений его бывшая, тогда еще будущая жена всегда чего-то боялась. Боли от близости, того, что он ее бросит, что они вдвоем забудутся и перейдут вместе какую-то неведомую черту, а потом им это зачтется.

Не беременности, конечно. Забеременеть-то они как раз все хотели. Это ведь давало право на освобождение от физкультуры и сельхозработ. Беременным все завидовали: их всюду пропускали без очереди, уступали им места и шепотом задавали осторожные вопросы. А те, опустив ресницы, загадочно молчали или страдальчески закатывали глаза: «Ах, девочки, вам этого не понять! Вот когда вы сами…» Наверное, и гадости промеж собой говорились, но лично Максим ни разу не слышал.

У них с Галей детей долго не было. Года полтора, наверное, а то и дольше. И опять она боялась: а вдруг с ней что-то не так, а вдруг они что-нибудь неправильно делают? Сейчас он думает – просто организм был не готов, все-таки шестнадцать лет – это очень мало. Зато потом родились двое подряд, и они их почти не видели, потому что началась подготовка к экзаменам. Забегали в Дом ребенка на полчаса, причем даже не каждый день. Потом, уже в университете, им выделили настоящую квартиру, в общежитии для семейных, они стали жить все вместе. Хотя тоже, какая это жизнь? Всё на бегу. Утром детей в сад, а сами на лекции. Вечером детей из сада. Покормили – уложили, и опять учиться-учиться-учиться. Потом учеба закончилась. По распределению они попали в заводской поселок, где Макса направили в отдел информации и пропаганды. Одно время он даже вел утренние программы на местном радио, а Галя – она по образованию учитель языка, хотя там ей пришлось взять младшие классы, – правила ему тексты.

Зато с общественным трудом Максу повезло. Он чистил клетки в маленьком поселковом зоопарке, и ручные лисы залезали к нему на колени, а белки прыгали с веток на плечи. Попугай встречал его словами: «Максим пришел! Жратва будет!» Он, конечно, сам его научил, но никому в этом не признавался. Дети очень любили ходить к папе на работу. К маме, впрочем, тоже. Галка работала официанткой в кафе, их там вечно пичкали чем-то сладким.

Потом дети выросли и пошли в начальную школу. Потом их забрали в интернат. Потом зоопарк закрылся. Максим хотел взять к себе попугая, но ему не разрешили, да и Галя была резко против. Вместо зоопарка Макс теперь четыре часа в день перетаскивал с места на место ящики на складе. А Галкино кафе, наоборот, расширилось до ресторана, и ее сделали старшей смены. Они стали ссориться. Ругались, мирились и снова ссорились. В конце концов Галка сама его бросила. Ушла к шеф-повару ресторана.

Детей они навещали по очереди. На каникулы он иногда брал их к себе, но чаще Галя. Там все же нормальный семейный дом, младшие братья-сестры, собака, ну и кормят как на убой.

А у него что? В интернате они и так живут круглый год. Позапрошлым летом он брал их в поход по Дайкарскому заповеднику. В этом, к сожалению, не получилось. Поход с детьми – дело недешевое. Одна организация экстренной связи чего стоит, а без нее кто ж позволит с детьми идти?

– А ты правда хочешь от меня ребенка?

– Хочу. Но я именно от тебя хочу, а не ребенка вообще. А ты почему спросил?

– Подумал, вдруг ты это тогда так просто сказала? Ну чтоб базу подвести под… это вот все. – Макс широким жестом обвел кровать, где они лежали.

– Конечно, не просто так! Я вообще редко что-то просто так говорю.

– В самом деле? – Макс приподнял одну бровь. – А мне почему-то казалось, что ты болтушка.