который был с вами в момент аварии. Но дальше ничего не происходит, да? Все закончилось. Вы просто видите искалеченное тело. Видите его так, словно смотрите сверху.

Повторять не пришлось – он уже ухватился за ее слова.

– Верно, верно! Значит ли это, что я убийца? Если вижу? Если слышу? – Он скрестил на груди руки, с такой силой сжав бицепсы, что пальцы побелели от напряжения.

– Сочувствую; должно быть, это очень неприятно, – сказала Прюсик, обдумывая слова Дэвида о том, что он, должно быть, родился мертвым. И что в своих видениях он как будто находится в двух местах одновременно. И то и другое было сказано непроизвольно и прозвучало правдиво. Прюсик вернулась к досье доктора Уолстейна и пробежала глазами абзац, который отметила ранее, где психиатр подытоживал свои наблюдения: «Придя в себя после помутнения сознания, пациент сохраняет память об определенных событиях, происходивших в этот временной отрезок. Описания касаются девушки, ее лица, одежды, того, как она бежала по лесу, кричала и падала и как была потом жестоко истерзана».

– Правильно ли я понимаю, что вы сами дали этому некое определение?

– А если и дал, что с того? – Он снова уставился на раскрытую перед ней папку.

– Вы назвали человека в ваших видениях двуликим?

– Разве это преступление?

– Кто-нибудь из знакомых вел себя с вами двулично?

– Да нет.

– Ну перестаньте, Дэвид. Нет таких, у кого вся жизнь складывается идеально. Может быть, кто-то, кого вы знали в старших классах? Кто-то, с кем вы столкнулись, когда ездили по поручениям? Или во время поездок в Чикаго? – Она не оставляла попыток добиться более точного ответа. – Кто-то, кто очень вам не нравится, но о ком вы предпочитаете не говорить открыто? Мы ведь не любим упоминать тех, кто нас обидел, сделал нам больно.

Глаза у него расширились, и под веками как будто что-то шевельнулось.

– Не знаю. По-моему, не доверять людям – это обычное дело.

Прюсик почувствовала, что он осторожничает.

– А этот двуликий не может быть вашим родственником? Кем-то, кто, возможно, нечасто заглядывал на ферму, кого вы, возможно, давно не видели? Каким-то дальним родственником?

– Откуда он берется, сказать точно не могу. Но он здесь. – Клэрмонт уставился взглядом в стол и постучал себя пальцем по груди. – Прямо здесь, внутри.

– То есть вы его знаете.

– Я… я не могу, – он потер горло, – остановить его.

Прюсик показалось, что его зрачки расширились. Но, может быть, только показалось.

– Послушайте, Дэвид, дальше будет только хуже. Ордер на обыск уже выдан. Оперативники, если понадобится, разберут на доски весь амбар. Разберут сиденья и кузов вашего пикапа и пикапа ваших родителей. По вашей комнате, по всему дому пройдутся частым гребнем. Как только они найдут улики – а для этого потребуется всего прядь волос, – связывающие вас с Джули Хит или с другой жертвой, ваше дело будет передано в прокуратуру США в Чикаго для предъявления обвинения от имени федеральных властей. Расскажите мне все, что знаете, и я посмотрю, чем вам помочь.

– Я уже говорил вам, что не сделал ничего плохого, – с искаженным мукой лицом пробормотал Дэвид. – Нет никаких улик. Их не может быть. Ничего нет, кроме того, что я, когда отключаюсь, вижу всякое разное.

– Я вам верю, – с убежденностью, удивившей ее саму, сказала Прюсик. – Но есть свидетель, видевший вас на месте похищения Джули Хит в Кроссхейвене.

Она постучала указательным пальцем по столешнице.

– Другая свидетельница утверждает, что вы преследовали ее на пикапе после футбольной тренировки. Она упомянула серую краску на крыле, сказала, что вы напугали ее до полусмерти. Я хочу помочь вам, Дэвид. Но для этого мне нужно ваше полное сотрудничество.

Клэрмонт признался, что в минуты затмения его сознание как будто раздваивается и он словно присутствует одновременно в двух разных местах. Обдумывая это странное откровение, Прюсик пришла к неожиданной мысли и теперь решила использовать догадку:

– Если вы невиновны – а я полагаю, что так оно и есть, – значит, кто-то другой, кто-то похожий на вас совершает эти преступления. И этот кто-то сейчас посмеивается, видя, как все сваливают на какого-то дурачка по имени Дэвид.

Он моргнул.

– Никто не мог видеть меня в Кроссхейвене, потому что меня там не было. И в Паркере я тоже не был, разве что проезжал мимо с родителями. Они не могли видеть мой пикап. Говорю вам, это ошибка. – Он посмотрел на нее умоляюще. – Вот вы говорили раньше…

– О ваших видениях? О том, что вы видите его, этого двуликого человека? – Она ощутила вдруг всю глубину отчаяния Дэвида, почувствовала, что почти может проследовать по нейронному пути к самому источнику боли.

– Все только хуже и хуже. – Клэрмонт повертел перед лицом раненой рукой, глядя на нее так, словно она не принадлежала ему самому. По его щеке скатилась капелька пота.

– Скажите мне, что еще он с вами делает? – Прюсик постаралась взять как можно более спокойный тон.

– Это ведь не сон, да? Все слишком реальное. Господи! – простонал Клэрмонт.

Прюсик подтолкнула через стол еще один блокнот.

– Запишите все для меня, Дэвид. Все, что можете вспомнить о нем, о видениях, что он делает с девушками, когда он это делает. Места, которые могут быть вам знакомы. Это важно. Я должна знать каждую мелочь, чтобы помочь вам.

Клэрмонт положил руки на стол. Выглядело это так, словно ничего хорошего он уже не ждет.

– Думаете, я сумасшедший? – С усталого лица на нее смотрели глаза человеку, которому еще не все было безразлично.

– Иногда мы сами себе злейшие враги, Дэвид. Но мое мнение вас сейчас не спасет. Дайте мне что-нибудь, за что можно зацепиться, а там посмотрим. – Прюсик указала на блокнот. – Постарайтесь вспомнить каждую деталь. Даже те, которые не кажутся важными, могут оказаться ключевыми.

Прюсик остановилась. А не объясняются ли видения Клэрмонта попытками психики оправдаться, отделить от себя ужас, возложить вину на плод воображения, на некоего выдуманного другого, на того самого «двуликого»? Нужно будет обсудить это подробнее в штаб-квартире с доктором Кацем из отдела поведенческих наук.

– Давайте закончим на этом, Дэвид, – сказала она. – Запишите все как я просила, и мы в скором времени еще поговорим.

22

Прюсик выскользнула за дверь, пересекла прохладный коридор и, выйдя из полицейского участка, неторопливо направилась к парковочной площадке.

Душный воздух Южной Индианы, казалось, просачивался сквозь одежду прямо в кожу. Два новостных фургончика со спутниковыми антеннами уже заняли позицию вдоль сетчатого ограждения; техники устанавливали камеры для своих репортеров.

Возле пофыркивающего на холостом ходу фургона ФБР толпились люди Говарда. Сам Говард стоял среди собравшихся в группку полицейских, готовый предстать перед телекамерами в темно-синей форменной ветровке и узких брюках. Перебрасываясь с полицейскими шуточками, он явно чувствовал себя в своей стихии. В какой-то момент со стороны этой кучки донесся веселый смех. «Без сомнения, в ответ на какое-то шовинистическое замечание Говарда», – неприязненно подумала Прюсик. Похоже, в ДНК этого типа не вошла способность уважать женщину, тем более женщину, каким-то образом ставшую ученым.

Остановившись на верхней ступеньке, она окинула развернувшуюся на ее глазах сцену оценивающим взглядом. Торн, конечно, уже поставил на лед шампанское и готовился вытащить пробку после того, как она преподнесла ему на блюде Клэрмонта, от которого добилась всего, кроме полного признания. Судя по самоуверенному поведению Говарда, отсутствие этого самого признания его нисколько не смущало. Но сверлящая мысль о том, что Клэрмонт – всего лишь еще одна жертва, у которой каким-то образом оказался ключ к личности убийцы, не отпускала.

Убийца был правшой – в этом Прюсик не сомневалась. Правая рука у него была намного сильнее левой, и именно ею он сломал подъязычную кость во всех трех убийствах. Клэрмонт был от природы левшой. Та легкость, с которой он написал свое имя левой рукой, еще сильнее укрепила ее в растущем подозрении, что убийца неким образом использовал Дэвида Клэрмонта, при этом