Ялу в Северной Корее. В то время как в немецких газетах писали, что это была всего лишь «неудача для русских»[324], другие газеты находили более радикальные ответы на вопрос, почему царские войска проиграли. Выдвигались расистские аргументы, согласно которым русские являются не арийцами, а частично монголами, а Россия описывалась как «европейская полу-Азия»[325]. Однако военные наблюдатели признавали ее слабость. У России было слишком мало войск, а их целью являлось сдерживать японское наступление, пока по Транссибирской магистрали не прибудет подкрепление [Der Russisch-Japanische Krieg 1904: 94]. Однако военные наблюдатели спорили, стоит ли эта стратегия потерянных в бою ресурсов и человеческих жизней [Der Russisch-Japanische Krieg 1904: 95].

Российские войска потерпели ряд поражений и в последующие месяцы, что не способствовало улучшению образа, созданного в немецких газетах. Из-за медленной мобилизации наступление России стало невозможным[326], тогда как русские солдаты находились в плохих условиях, а армия снабжала их испорченным продовольствием[327]. Тяжело жили в Маньчжурии и офицеры[328], среди которых «в результате плохого рациона и снабжения амуницией, а также ожидания командованием подкрепления наступило бездействие, подрывающее боевой дух» [Airapetov 2005: 163]. Боевой дух и в целом был плох, а по описанию моряков, интернированных после проигранных сражений, он находился вообще на крайне низком уровне. Генеральный консул в Китае доложил об инциденте в Шанхае 17 декабря 1904 года:

Командиры разоруженных кораблей не придерживались <…> соглашения <…>, по которому их командам позволялось выходить в город только с официальным руководством по прямому приказу По нескольку раз в день на землю сходили большие группы моряков, которые абсолютно свободно расходились по тавернам и увеселительным заведениям[329].

Там они напивались. Через два дня после отправки этого донесения два пьяных моряка поспорили, и один из них убил китайского мирного жителя топором. Этот инцидент вылился во всплеск антирусских настроений в английском сообществе города и освещался в прессе как пример типичного жестокого поведения русских.

В международной прессе критиковали плохое образование и выучку в русской армии[330]. Младшие офицеры в большей степени полагались на удачу во время боя[331], а резервисты не были обучены обращению с новыми видами вооружений [Airapetov 2005:164]. Общие стандарты образования были ниже, чем в других армиях, особенно в японской. Эти различия проявлялись не только в том, что касалось образования и боевого духа [Wright 2005: 591], но и в самом ведении войны: «Русские искусно умеют отступать, что плохо делают японцы» [Сакураи 1909: 48]. Куропаткин признавал это отличие еще до войны, а затем повторял это не раз [Куропаткин 1911: 197][332]. Куропаткина критиковали, особенно после тяжелых поражений в конце 1904 года и в начале 1905 года, за его маневры, которые представляли собой исключительно отступления [Wright 2005: 591].

Однако изначально расчеты русских были основаны на том, что в начале войны они будут терпеть поражения. 1 апреля 1914 года Хинце докладывал из Санкт-Петербурга следующее[333]: «Русские, согласно их собственным заявлениям, только выиграли от того, что ушли в оборону после 9 февраля и ушли из Маньчжурии, потеряв контроль над морем». План русских был прост: позволить японским войскам продвинуться вглубь азиатского материка и перекрыть им пути доставки по суше и морю[334]. Таким образом, главная роль в нападении отводилась флоту, но победы Японии разрушили эти планы. Несмотря на победы Японии в начале войны, стратеги, офицеры и высшее руководство в Санкт-Петербурге верили в быструю победу Российской империи[335]. Они рассчитывали на подкрепление от Второй Тихоокеанской эскадры, которую планировали отправить на Дальний Восток. Но Хинце сомневался в том, что эти корабли окажут значительное влияние, поскольку:

а) знаменитое подкрепление, как было хорошо известно, могли отправить только в июле, то есть оно прибыло бы в Восточную Азию только в сентябре, поэтому оставался неопределенно длинный период времени, за который флот в Тихом океане мог быть разрушен:

б) если [корабли] все же достигнут театра военных действий, они <…> потеряют к этому времени свою скорость и почти точно столкнутся <…> с проблемами, другими словами, будут неэффективны[336].

Флот Рожественского стал легкой мишенью для японцев, в особенности потому, что они хорошо подготовились[337].

Хотя Япония не допускала большого числа наблюдателей на поля сражений и на линию фронта[338], иностранцы, которым удалось увидеть действия японских солдат, были впечатлены и заметили разницу между двумя армиями: патриотизм японских солдат не был присущ их русским врагам [Wright 2005: 598][339]. То же было справедливо и в отношении общественности, как описано в главе третьей. Если японцы могли мобилизовать дополнительные силы для сражений в Маньчжурии, то русские с ростом числа поражений начали сталкиваться в тылу с проблемами при дальнейшем наборе в армию. Единственным, что внушало позитивные чувства, была оборона Порт-Артура[340]. Там люди очень быстро привыкли к разрывам гранат и к огню тяжелой артиллерии, в результате чего они получали тяжелые ранения. В результате попадания новых пуль солдаты легко могли потерять и руку, и ногу, и даже голову. Результатом становились сломанные кости и ранее не виданные ранения[341]. Многие также получали отравление газом. Некоторые верили, что с применением в винтовках пуль меньшего калибра война приобретет более гуманный характер, но они не понимали, какой ущерб способна нанести кинетическая энергия внутри тела раненого человека[342]. Японцы также несли при осаде Порт-Артура огромные потери. Однако они не прекращали наступление, что стало еще одним поводом для восхищения Японией на Западе[343]. Фон Этцель очень хорошо дополнил японскую картину гор из человеческих тел напротив Порт-Артура: «Каждый офицер и каждый рядовой знал, за что он воюет, и считал наивысшей честью отдать жизнь на поле сражения за богоподобного правителя и “Dai Nippon’»[344]. Для японского солдата попасть в плен живым было позором, и так продолжалось вплоть до Второй мировой войны.

На многих наблюдателей война в Маньчжурии произвела сильное впечатление; был среди них и Л. Д. Троцкий (1879–1940), отметивший среди прочего значение дисциплины на войне [Heyman 1976: 77]. Тадаёси Сакураи писал, что все военачальники наблюдали за этим со смесью восторга и отвращения: «От наших предков мы [японцы] унаследовали темперамент, который не знает страха даже перед лицом смерти, строгая дисциплина еще более усилила эту черту» [Сакураи 1909: 48–49]. Несмотря на большое число смертей во время осады Порт-Артура и подробные описания жестоких сцен после падения крепости[345], обучение военному делу после