Догадавшись о чувствах дочери, Милик шепотом напомнил, что со времени смерти жены Лойк больше не мог выносить похорон. Наверное, сейчас он предавался горю в одиночестве. Жанна неодобрительно посмотрела на них, призывая к молчанию. От ее холодного взгляда Мари стало еще тяжелее, и она покачнулась. Тогда Жанна взяла дочь под руку и слегка погладила ее ладонь. Глубоко тронутая нежностью этого жеста, чего она уж никак не могла ожидать от матери, Мари не сумела сдержать слез, потоками хлынувших по ее щекам. Поддавшись порыву, она обняла мать, прижала к себе, уткнувшись лицом в ее шею, как это часто бывало в детстве па зависть братьям, которые этой привилегией не пользовались.

Во время соболезнований Армель де Керсен, как всегда, оказалась на высоте, приняв скорбно-торжественный вид, тогда как ее супруг едва скрывал на лице выражение смертельной скуки. И только Жюльетта, украдкой обменивавшаяся взглядами с юным Ронаном Ле Бианом, выглядела искренне опечаленной.

Вскоре почтительная тишина сменилась поскрипыванием гальки под ногами: небольшими группками публика двинулась к выходу. Мари заметила, что Гвен отделилась от своего семейства и поджидает ее. Догадавшись, что та не решается заговорить первой, она пошла ей навстречу.

– Ты не видела Лойка сегодня ночью? – Гвен была ошарашена. – Не смотри на меня так: я давно все о вас знаю. И, представь, радуюсь за Лойка – у него, кроме тебя, никого нет.

На краткий миг женщин связало неожиданное и мимолетное чувство сообщничества – их объединила тревога за судьбу Лойка. Они договорились, что будут делиться друг с другом новостями. Мари охотно продолжила бы общение, но ее собеседница поспешила уйти: Гвен увидела, что у кладбищенских ворот к матери приблизился парижский следователь.

Ферсен атаковал Ивонну без всяких церемоний.

– Какая связь между смертью ваших близнецов в 1960 году и вырванными страницами в журнале Перека-старшего?

– Полицию это не касается!

– Ага, вы ее не отрицаете! Это и есть ответ.

И Люка ушел, оставив Ивонну стоять столбом, будто в спину ей всадили топор. По изменившемуся лицу матери Гвен поняла: ей нанесен серьезный удар.

– Чего он от тебя хотел?

– Ничего. Я вернусь пешком – подышу свежим воздухом.

Ивонна стала быстро удаляться, провожаемая изумленным взглядом дочери.

Стефан осторожно заглянул в приоткрытую дверь кабинета Ферсена:

– Можно?

Люка что-то проворчал, не отрывая носа от компьютера. Морино протянул руку с прозрачным пакетом, где находился конверт.

– В лаборатории восстановили печать по обломкам, найденным в камере Перека.

– Держу пари, что это овал с двумя расходящимися черточками. Краб.

Морино положил на стол пакет и сопроводительный документ. Он был разочарован.

– Если вы все знали заранее, не стоило труда… Да, совсем забыл: ДНК в слюне окурка соответствует той, что обнаружена в найденном на спасательном круге волоске.

На этот раз Люка проявил больший интерес. Он схватил экспертное заключение и с отвращением процедил:

– Мерзавец!

– Кто?

– Вы еще здесь? Найти для вас работу?

Подчиненного как ветром сдуло. Люка набрал номер Мари. Уму непостижимо – негодяй Бреа потопил яхту и подбросил круг в бухту Морга, только чтобы заставить невесту поверить в подвиги Никола! Услышав автоответчик, он, не скрывая раздражения, оставил сообщение: «Срочно перезвоните. Мне необходимо иметь с вами постоянную связь». Повернувшись к двери, он позвал:

– Морино!

– Слушаю!

– Не знаете, где Мари?

– По-моему, она занята поисками брата. Лойка видели неподалеку от Разбойничьей бухты. Наверное, Мари отправилась туда.

Люка быстро вышел, небрежно отодвинув в сторону Морино, который попался ему на пути.

– Не стоит благодарности! – прошипел Стефан.

Мари не находила себе места. Она побывала везде, где мог скрываться Лойк, обзвонила общих знакомых – все безрезультатно. Кровать в его спальне даже не была разобрана. Когда Мари прошла в рабочий кабинет брата, от сквозняка раскрылось окно и бумаги, лежавшие на письменном столе, разлетелись. Она не увидела, как конверт с сургучной печатью и клочки разорванного письма скользнули под огромную бретонскую кровать,[10]исполнявшую роль шкафа и занимавшую почти половину комнаты. Ногой Мари поддала пустую бутылку, вздохнув, подобрала ее и тут обратила внимание на выдвинутый ящик, где оказались пустые пузырьки из-под лекарств – снотворного и антидепрессантов. Внутри у нее все сжалось, и уже не от дурного предчувствия, а от страха за жизнь брата, для которого теперь имелись основания. В этот момент снова завибрировал мобильник – ее вызывала Анник. Прослушав сообщение, оставленное секретаршей, она насторожилась. «Мари, если сможете, приходите скорее, это касается майора Ферсена».

Анник, оставшаяся одна в здании жандармерии, была охвачена паникой и с трудом себя контролировала. Она подскочила к Мари, когда та ворвалась в приемную со скоростью ветра.

– Майор Ферсен отправился осматривать Разбойничью бухту, я попробовала с ним связаться, и вот слушайте…

Настроившись на частоту радиостанции, находившейся в автомобиле Ферсена, Мари услышала прерывистое дыхание, чередующееся со стонами, бурчанием и каким-то похрюкиванием.

– Т-24, прием, прием! Отвечайте!

На вызов никто не откликнулся, странный шум не прекращался. Мари так же стремительно выбежала, как и появилась, под укоризненным взглядом Анник, которая опять осталась на боевом посту в одиночестве.

На берегу Мари сразу заметила машину Ферсена. Оставив «мегари» неподалеку, она побежала. Самое удивительное, что его автомобиль двигался, хотя в нем никого не было. Осторожно приблизившись, Мари достала «парабеллум» и рывком открыла дверь. Изумление заставило ее сразу опустить оружие. Забившийся в машину Пьеррик дул в микрофон и трогал все, что ему попадалось под руку, с восхищением и сосредоточенностью ребенка, получившего новую игрушку. У Мари тут же возникло желание сделать из него отбивную. С каким удовольствием отыгралась бы она за пережитую нервотрепку на этой нелепой туше! Но безмятежная улыбка, осветившая лицо немого, не оставила и камня на камне от ее агрессивности.

– Пьеррик! Выбирайся немедленно! Выползай, дружище, давай!

Мари затратила немало усилий, чтобы вытащить его из автомобиля и убедить вернуться домой. Прижимая к себе тряпичный сверток и явно не понимая, за что Мари лишила его удовольствия, Пьеррик с большой неохотой побрел прочь.