Казалось, фигуры образовывали что-то вроде спутанного куста, но при желании их можно было принять и за лучи, расходящиеся от солнца. Словно сверкающие линии, отдельные одна от другой, каждая сияет сама по себе.

Это было красиво.

И Никто Херман ликовала:

— Ну, что скажете об этом? Что, если это на самом деле так?

Делала глубокий глоток из своего бокала и задумчиво добавляла:

— Положу-ка я и это тоже в папку, где собираю свои материалы.

Она имела в виду материалы для своей диссертации.

Лаура Б.-Х. в своей башне писала тем летом роман, женский роман, который впоследствии принес ей славу и признание. Но тогда она об этом еще не знала, просто сидела и писала.

— О настоящей жизни настоящей женщины. Думаю, это важно.

Лаура Б.-Х., она легла как-то раз в саду на землю и захотела прочесть свое собственное стихотворение, но никак не могла его закончить.

«Это было в Любляне», так оно начиналось, и в нем была тысяча отголосков, за которыми она сама не могла уследить. «Это было в Любляне», она описывала свои собственные переживания. Как она путешествовала как «одинокая женщина» по миру и нигде не могла найти покоя, потому что повсюду встречались мужчины, напоминавшие ей, кто она такая, ласкали ее в ухо и обладали ею. В Любляне она поняла, что с нее хватит. Она улеглась на землю перед зданием вокзала и стала кричать: «Подходите же! Трогайте. Топчите меня!»

Сперва на своем родном языке. Но никто ничего не понял. И в этом, как объясняла Лаура Б.-Х., ей повезло.

В конце концов приехала полиция и арестовала ее за нарушение общественного порядка.

Она прочитала это стихотворение, оно оказалось ужасно с поэтической точки зрения, так решили многие Женщины там наверху, но само событие, чувства были настоящими. Так все и было на самом деле.

Но тогда этому не придали значения, об этом стали задумываться лишь позже. Что все эти люди в саду, все, кто туда приходили, кто проводили время среди Женщин в саду, у всех у них было что-то, что приводило их именно туда именно в этот час мировой истории, а не куда-либо еще.

В саду в гуще всего, для девочек, для Магнуса и Бенку, для самих Женщин, но другие, другие все же держались в сторонке.

В саду в гуще всего, но все же как бы в сторонке.

Сад, гуща всего, но только на время.

Уже через год Женщины покинут дом на Первом мысе, и тот же самый автобусик «Духовные странствия Элдрид» не пожелает заводиться. Пока женщины оставались в саду, светло-красный автобус стоял внизу под горой и проржавел.

— Теперь нам необходимо докопаться до самой сути, — продолжила Дорис в доме на болоте. — Начать все сначала. Не пропуская ничего подозрительного.

Посмотри, мама, они испортили мою песню. Когда Дорис и Сандра не были в саду с Женщинами, они занимались своей тайной. Слушали пластинку, пластинку Эдди, когда были одни, вновь и вновь. Сандра напевала и говорила голосом Эдди, это у нее теперь неплохо получалось.

Никто в мире не знает моей розы, кроме меня.

Сердце — бессердечный охотник.

И самое лучшее:

«Я чужеземная пташка. Ты тоже?»

Она надевала одежду Эдди (это был особый наряд, девочки сами его придумали, а потом Сандра Вэрн сшила его для себя на швейной машинке).

Дорис закатывала глаза:

— Но Сандра. Это великолепно! Прямо точь-в-точь.

И добавляла:

— Можно, я буду фактором X?

Сандра кивала.

И Дорис становилась фактором X, и они изображали все то, что, как им представлялось, делали Эдди и фактор X. С полной отдачей, конечно. Но это ничего общего не имело с обниманиями на мху тогда в канун Иванова дня, давным-давно.

Это теперь ушло. До поры.

— Эдди, — сказала Дорис. — Она воровала. Деньги. У баронессы. А баронесса не знала, что делать, — она была в отчаянье. «Она для меня такое разочарование», — признавалась она маме кузин. Может, это и послужило мотивом убийства.

— Ммм, — отвечала Сандра в разгар игры в Эдди.

— Сандра, ты слушаешь?

— Ну.

— И все же. Я в это не очень верю. Как-никак, а они все же… родня. Да и зачем ей было приглашать эту девчонку из самой Америки, чтобы тут ее убить.

— Не очень-то в это верится, — подытожила Дорис и пихнула Сандру, которая вновь затянула песенку Эдди.

— А мама кузин, — начала Сандра.

— А она-то что? — огрызнулась Дорис.

— Она терпеть не могла Эдди де Вир. Я не утверждаю, что она это сделала, но надо все учитывать, без исключения. Может, она ее ревновала. Я имею в виду, к Бенку и Бьёрну, она их лелеяла как зеницу ока. Ее дети, как-никак. И вот заявляется неизвестно откуда эта американская девчонка и забирает их у нее. Обоих, разом.

Это заставило Дорис Флинкенберг на миг задуматься.

— Ну, — произнесла она осторожно. — Твоя правда. Но вряд ли… — Дорис снова задумалась, ища верные доводы. — Однажды, когда Эдди еще была жива и была с Бьёрном на дворе кузин, она сказала: «Эта девчонка, Дорис, одно сплошное актерство». Но потом, когда все это случилось, она страшно раскаивалась. «Мне так горько на душе, Дорис, — сказала она, — я столько всего наговорила. Это так ужасно. Эта трагедия, она разрывает мне сердце. Такие молодые, и столько страданий им выпало». Сандра, — спросила Дорис, — можешь ты поверить, что убийца способен так говорить?

Тогда Сандра и сама засомневалась:

— Нет. Вряд ли.

— И кроме того, — не унималась Дорис. — Даже если кто-то кому-то не по душе, это не значит, что он его укокошит. Верно? Даже мамаша с болота не хотела на самом деле меня убивать. Просто, чтобы я…

— Извини, Дорис. Речь не о том. Я тоже не думаю, что это мама кузин.

— А на кого ты тогда думаешь?

— Не знаю.

— Все пришло в движение, — продолжала Дорис Флинкенберг. — Так она ему сказала, Эдди, американка. Это произвело на него впечатление. Он ведь по уши был в нее влюблен. Какое-то время их было только двое. Никто не догадывался, насколько все серьезно. Это была одна из их тайн. А я видела.

— Ну, вот мы и снова вернулись туда же, — сказала Сандра и потянулась.

— Да, — согласилась Дорис рассудительно. — К фактору X. К Бенгту.

— Но ты же не веришь, что это он? — тихо спросила Сандра, словно хотела еще раз в этом убедиться.

— Бенку, — снова рассмеялась Дорис. — Ну нет. Только не Бенгт. Я уж скорее поверю в то, во что все верят. Будто все было именно так, как казалось. Бьёрн на нее рассердился у озера Буле и столкнул в воду, а потом убежал прочь и повесился. Все просто и ясно.