Естественно, пребывая в таком настроении, я не мог пренебречь ни малейшей возможностью что-либо узнать о Лидии. Поездка в Уорик ничего не дала, и дальнейшие поиски привели меня в Бристоль, где, благодаря своему упорству, я убедился, насколько эффективнее действовать самому, не перепоручая эту работу другим. Потому что, произведя инспекцию портов и порасспросив моряков, узнал, что как раз в день бегства Лидии (судя по описанию Тома, в направлении к этому приморскому городу) отсюда отправилось торговое судно под флагом Фландрии, направлявшееся в Остенде. Хозяина звали Эбенезер Томкинс: его резиденцию я отыскал примерно в миле от города.

Меня душили стыд и гнев на самого себя: как мог я так долго откладывать решение загадки? Я лично отправился к Томкинсу, который как раз незадолго до того вернулся из плавания. Узнав о цели моих розысков, капитан честно поведал все, что знал, а именно: как раз перед тем его шхуна была зафрахтована, по сходной цене, неким джентльменом, назвавшимся мистером Бернардом, чтобы незамедлительно, как только позволят погода и направление ветра, доставить на континент трех дам – судя по всему, богатых, потому что они не считались с расходами на провизию и всевозможные удобства. Сам капитан с ними не разговаривал, так как они до самого Остенде не выходили из каюты. И больше ему ничего не известно.

Как ни скудна была эта информация, я счел сей маленький прогресс добрым предзнаменованием и отправной точкой для грядущих поисков. Зная, что Лидия высадилась на континенте, я решил искать ее там до тех пор, пока не обрету счастье всей моей жизни.

Я вернулся в имение, горя желанием скорее мчаться в Лондон. Единственным, что удерживало меня от немедленного отплытия прямо из Бристоля, было данное Мервиллу обещание.

Мне удалось добиться, что леди Беллинджер поторопилась с делами и, насколько возможно, сократила свое пребывание в имении.

По возвращении в столицу меня навестил Мервилл. Мне сразу бросилось в глаза, что он сконфужен и явно собирается что-то сообщить, и только боязнь обидеть или разочаровать меня удерживает его от немедленного признания. Вот что он мне поведал, собравшись с силами:

– Надеюсь, мне нет нужды доказывать, насколько искренним было мое решение сопровождать вас в ваших поисках Лидии; я и теперь готов выполнить свое обещание, если вы будете настаивать. Но дело в том, что вскоре после вашего отъезда я случайно встретил у моей кузины миссис Бармор, знаменитую леди Гертруду Санли и не смог избегнуть участи всех, кто имел счастье лицезреть ее. Подчеркиваю: всех, потому что даже искренняя дружба не способна затушевать, а также объяснить и оправдать то чудовищное преступление против хорошего вкуса и объективности, которое вы совершили, так сурово высказавшись о юной леди на балу, хотя, сказать по совести, мне следовало бы радоваться этому недоразумению, так как мне невыносима мысль о том, что вы могли бы стать моим соперником. Восхищение первых минут перешло в глубокое, сильное чувство, настоящую страсть, ставшую главным делом моей жизни. Я не без сожаления отказываюсь от выполнения своего обещания, будучи, тем не менее, уверен, что друг, столь хорошо знающий власть любви, простит мне этот проступок, ибо интересы моего будущего требуют моего присутствия теперь в Лондоне. Не то, чтобы, – добавил он, – мне удалось добиться значительного прогресса. Пока что леди Гертруда лишь догадывается и терпит мое обожание… мое преклонение… мое…

– Мужайтесь, Мервилл! – вскричал я и разразился смехом, немедленно показавшим, что я на него не сержусь. – Откуда такая выспренность? Что за высокий штиль! Должно быть, вы перерыли весь любезный лексикон наших предков. Тот ли это лорд Мервилл, который при всем своем добродушии, подтрунивал над моей романтической любовью к Лидии? Теперь вы убедились, милорд, что истинное наслаждение следует искать в искренней, нежной любви, пусть даже все смеются над этим чувством? От души поздравляю вас с перерождением и освобождаю от обещания ехать со мной за границу. Желаю удачи!

Я был совершенно искренен, тем более что мне не было никакого дела до его любви к леди Гертруде. Я видел ее на каком-то приеме, где она до такой степени не произвела на меня никакого впечатления, что я даже не поинтересовался ее именем и узнал его только потому, что кто-то в толпе с благоговением произнес его. Меня с ней косвенно связывало только то, что она невольно лишала меня драгоценного общества друга, но я понимал его поступок, потому что сам испытывал такие же чувства.

Разумеется, это не очень-то расположило меня в ее пользу, но и не особенно удивило. О вкусах не спорят, и если эта девушка оставила равнодушным меня самого, это еще не значило, что ее чары не произведут рокового впечатления на другого – и никто не станет спрашивать у меня разрешения.

У Мервилла точно гора свалилась с плеч. К нему вернулась вся его непринужденность и жизнерадостность, и он предложил представить меня леди Гертруде, чтобы я почувствовал укол совести за несправедливое суждение о ней. Он даже выразил сомнение в том, что я действительно видел ее – разве что я был не в себе, и теперь обязан загладить свою грубость на балу, по поводу которой она, насколько ему известно, ничего не сказала, однако в глазах ее при упоминании обо мне он не раз подмечал растерянность и обиду. Как ни старалась леди Гертруда принять независимый вид, она все же была слишком женщиной, чтобы ее не покоробило такое высказывание.

Я сказал, что охотно принес бы ей свои извинения, если бы не так спешил: у меня слишком мало времени, чтобы тратить его на светские формальности. Поэтому я заверил Мервилла, что даю ему все полномочия извиниться от моего имени, и выразил надежду, что он простит мне отказ от столь лестного знакомства, тем более если считает ее такой опасной для моего сердца. Ведь если я переменю свое мнение, мне будет гораздо труднее покинуть Лондон. Возможно, в будущем мы как-нибудь снова встретимся на балу, и тогда…

В этом месте Мервилл перебил меня, заметив, что мне не следовало бы полагаться на случай, потому что, понимая, что скромность и недоступность украшают женщину, леди Гертруда избегает появляться в людных местах, особенно в последнее время, когда в ней безо всякой видимой причины развилась глубокая меланхолия, из-за чего она перестала бывать где бы то ни было, так что даже мать на это жалуется. Я продолжал упорствовать, а лорд Мервилл – настаивать на своем. Так и не поладив в этом вопросе, мы, тем не менее, расстались друзьями. Он отправился, как я узнал позднее, к леди Гертруде и рассказал о провале своей попытки убедить меня познакомиться с ней – исключительно из-за нехватки времени. Не разглашая моего секрета, он попытался оправдать мои действия срочной необходимостью покинуть Англию. Естественно, это было воспринято как новое оскорбление.

Все было готово для моего отъезда в Дил, откуда я должен был отплыть во Фландрию. Мне оставалось сделать несколько деловых визитов, в том числе к леди Снеллгров – она обещала мне рекомендательное письмо к своему брату, проживающему в Брюсселе. Мервилл поехал со мной.

Леди Снеллгров оказалась дома, и нас тотчас провели в гостиную, где она находилась в обществе двух дам. Они встали при нашем появлении. Отвешивая им поклон, я не успел еще ничего сообразить, но сердце мое прежде глаз узнало – кого бы вы думали? Лидию! Утраченную мною Лидию, в поисках которой я готов был избороздить вселенную, разыскивая ее всюду, только не там, где она находилась на самом деле. Да! Я и сегодня не могу без содрогания подумать о том, что еще минута – и мы могли бы разминуться. Это было так неожиданно, что я остолбенел от изумления и радости и не в силах был пошевелиться или хотя бы вымолвить слово. Я только и мог, что пожирать ее глазами, бессильными передать весь восторг моего сердца. Волнение не позволило мне не только выразить свои чувства, но и заметить то впечатление, которое эта встреча произвела на Лидию. Едва придя в себя, я бросился к ее ногам, схватил руку, которую она не успела отдернуть, и попытался что-то сказать, но тщетно. Меня по-прежнему душило волнение. Наконец имя Лидии сорвалось с моих губ. Сама Лидия казалась если и менее удивленной, то не менее взволнованной. Однако безошибочный инстинкт любви заставил меня почувствовать в ней некоторую сдержанность, если не сухость; во взгляде, обращенном на меня, недоставало теплоты. Впрочем, это не могло меня обескуражить. Сила моих чувств была столь велика, что я забыл обо всем на свете. Я видел Лидию – и этого было достаточно.