Марголин читал откровенные письма Ковалевского и заставлял Владимира Ивановича вновь и вновь признаваться в интимной связи с Шабельской. Ковалевский краснел, конфузился, но признавался.

Шабельскую обвиняли в том, что она раздавала места, Марголин в ответ приводил документ – письмо Ковалевского, в котором после мольбы о нежности, Владимир Иванович говорил: «Для Пономарева сделаю все возможное». «Ковалевский, – показывал адвокат, – добровольно позволил собой управлять». Триумф Марголина и Шабельской состоялся после выяснения обстоятельств развода Владимира Ивановича с первой женой:

– Принадлежало ли вам имение, которое вы пытались отобрать у бывшей жены?

– Нет, имение мне не принадлежало.

– Если имение вам не принадлежало, на каких основаниях вы пытались отобрать его у бывшей жены?

– На это у меня были свои цели.

– Не был ли это материальный гнет, чтобы добиться развода?

– Да.

Прокурор полагал, что вина подсудимой доказана: «Троекратная экспертиза (в коммерческом суде, на предварительном следствии и на суде), безусловно и единодушно признававшая все опороченные Ковалевским векселя подложными, способ учета этих векселей и все обстоятельства дела приводят обвинителя к убеждению в виновности Шабельской если не в собственноручном совершении подлога, то в заведомом пользовании подлогом, совершенным другим, необнаруженным следствием лицом».

Убедительно выступал и гражданский истец Николай Платонович Карабчевский. Многие и на процесс-то пришли, чтобы послушать этого витию.

Карабчевский начал с того, что «…для Ковалевского было важно не наказание Шабельской, а признание подложности подписанных его именем векселей. И судебное следствие показало – векселя подложны».

Знаменитый адвокат понимал: присяжные будут рады унижению большого начальника. Надо сделать Ковалевского из чиновника – оппозиционером. И он напомнил: Ковалевский начинал в революционном движении, сидел в Петропавловской крепости, вступил с сестрой своего подельника Екатериной Лихутиной в фиктивный брак, был оправдан. Молодость его прошла без любви. Когда он встретил Шабельскую, им впервые овладела настоящая страсть. Ковалевский увлекся Елизаветой Александровной, придумал в ней свой идеал. Любил искренне. Оказался наивным, и был обманут.

«В одном из писем накануне суда Шабельская писала, – цитирует Карабчевский, – если он доведет дело до суда, то я покажу ему, какие у меня есть карты».

Гражданский истец отмечал: «Нравственный ущерб В. И. Ковалевскому нанесен очень большой, так как в обществе, большинство которого не разбирается, да и не может разбираться в юридических тонкостях, создается мнение, что он ложно обвинил Шабельскую. С этой стороны для Ковалевского, вовсе не желавшего наказания госпожи Шабельской и заявившего через меня об этом на суде, ответ присяжных заседателей о недоказанности подлога – сильный удар».

После напутствия председателя присяжным заседателям вручили вопросный лист. На их решение представлено было 93 вопроса, распадавшихся на два отдела. Одни вопросы касались того, доказано ли, что опороченные документы написаны не Ковалевским, а подделаны, а другие – о виновности Шабельской. В 10 часов вечера присяжные заседатели удалились в совещательную комнату.

Подсудимая Шабельская истово крестится.

В 12 часов 35 минут раздался звонок, возвещавший о состоявшемся решении. Присяжные заседатели на первый отдел вопросов ответили: «нет, не доказано», а на второй – «нет, не виновна». Суд объявил Елизавету Шабельскую оправданной. Публика встретила приговор овацией. Пьеса о том, как коррумпированный чиновник травит свою многолетнюю любовницу, удалась. Елизавета Александровна наконец-то добилась триумфального успеха.

Из зала суда Шабельская вышла замужней дамой. С доктором Алексеем Борком они тихо обвенчались во время процесса. Победив одного врага, супруги сразу принялись за другого.

Из письма Шабельской к Суворину: «Теперь, когда мое имя омыто приговором присяжных, я уже не должна более скрываться, и могу принять активное участие в сопротивлении красному тиранству, от которого стонет вся Россия».

Будучи журналисткой и актрисой, Елизавета Шабельская чувствовала, что нужно читателям и зрителям. Особенно таким, кто может заплатить. На свободном рынке шансов у нее не было, это показали и «Петербургский театр», и газета «Народ». К тому же история с векселями, несмотря на оправдание по суду, серьезно подорвала ее и так не блестящую репутацию. Значит, надо искать поддержки в «сферах», у государства.

Шел 1905 год, и монархия нуждалась в защитниках, не в последнюю очередь – в идеологах и публицистах. На стороне врагов режима были и Лев Толстой, и Максим Горький, и Леонид Андреев, и Александр Куприн. Имея таких противников, казна готова была платить практически любому, кто занимал сторону существующего порядка. А особенно тем, кто мог убедительно показать: самодержавие – единственно возможный для России политический строй; те же, кто выступают против него, – участники заговора против русского народа.

Отныне для Шабельской существует только одна цель – борьба с революцией и мировым жидовством. Елизавета Александровна забывает театр, любовные интриги, романы. Недаром она теперь не «восхитительная дама», «эффектная актриса», а только – «старуха». Это была ее жертва. Всю жизнь Шабельской везде чудились заговоры – даже в личной жизни. В политический заговор Елизавета Александровна поверила так же крепко, как в Бога.

В июле 1905 года в министерство императорского двора доставили анонимное письмо. Письмо было адресовано лично Государю Императору и подписано – «верноподданная старуха». В департаменте полиции личность автора установили быстро. Письмо императору написала Елизавета Александровна Шабельская. Она все еще находилась под следствием, еще не была оправдана, но это не помешало ей послать Николаю II советы по спасению России: «Государь, страшное слово “Царь жида испугался” не должно быть произнесено в России… Ты это понимаешь, конечно… Государь, простишь ли Ты глупой старухе, что она осмеливается Тебе советовать? – Мне кажется, что можно попробовать страшную строгость с жидами…»

Арестантка Шабельская писала царю, что у нее есть тайный канал с Германией (естественно, имеется в виду Максимилиан Гарден), по которому ей сообщили о планах русских террористов и, как выражается Шабельская, «жидовского бунта». «Предполагаю, кто пишет: мужчина, немец, верней жид, русский по рождению, член семьи, раскинувшейся по 4 государствам, в каждом с разной фамилией. Сам он – очень умный и очень талантливый журналист, обязанный мне всем чем может и не должен быть обязанным мужчина женщине… Руководит им отчасти желание расплатиться со мной, принося пользу тому, что мне единственно дорого – Родине и Царю, отчасти роковое отвращение от жидовско-масонских средств, снедающее многих членов этого адского общества».

Ну и, конечно, в письме содержался донос на ненавистного Владимира Ковалевского. «Большую услугу оказали социалистам ваши фабричные инспектора с г. Ланговым во главе. Школа Ковалевского дает плоды… Они не хотели верить политической агитации и чуть не допустили Цареубийства…. Знаешь Ты, например, благодаря чему Степняк – убийца моего бедного друга Мезенцова (шеф жандармов, убитый в 1878 году народником Сергеем Кравчинским (Степняком). – Л. Л.) – удрал за границу под носом полиции? – Он сам это рассказывал при мне: благодаря паспорту, данному ему чиновником, начальником отделения министерства финансов Ковалевским. Что Ты на это скажешь? – Хороши чиновники? – Хорошо присягу помнят?»