Я заметил чуть видную дорожку красных муравьев, ползущих по плинтусу, а потом перевел взгляд на бумаги, загромождавшие стол, на все эти маленькие схемы и круговые диаграммы. Многие из каракулей на этих бумажках представляли собой пентаграммы, наброски козлиных голов и ножей-бабочек.

– Думаю, что тебе придется поверить мне на слово, приятель, – произнес Трэй. – Но я человек прямой. Выслушай меня. Просто посмотри, что я уже успел сделать, и послушай то, что я хочу сказать. Вот, взгляни.

Несколько минут мы сидели молча. Я почувствовал, что алюминиевая фольга остывает, и понял, что на улице потемнело, как будто нас накрыло облачным покрывалом.

– Ну хорошо, – согласился я, – но тебе придется дождаться ночи. А сейчас я должен разыскать Рокки.

– Да. Хорошо. Я все тебе скажу…

Когда он улыбался, то выглядел старше – его лицо сморщивалось, и маленькие зубки блестели, как горсть гальки.

– Будет лучше, если люди в мотеле не будут видеть, как мы что-то вместе обсуждаем. Поэтому вечером встретимся на круге «Кей» ниже по улице. В восемь часов.

– Брат, да ты просто параноик. Никто здесь никогда ничего не узнает.

– Если ты хочешь, чтобы я работал на тебя, начинай учиться осторожности.

– Хорошо, хорошо. Ты мне здорово напомнил Вилсона, приятель.

– Тогда делай, что тебе говорят.

Трэй шутливо отдал мне честь. Я не стал оглядываться, когда выходил из комнаты. На улице я понял, что был прав: на небо нагнало массу низко висящих туч; казалось, что небо, которое на нас давило, было вовсе не небом, а основанием горы.

Ресторан я нашел на Двадцать второй улице, между Шипс-Мекэник-Роу и Маркет-стрит. «Пиранделло» находился в нижнем этаже роскошного особняка. Входная дверь была украшена электрическими лампочками в стеклянных патронах в форме языков пламени. Название ресторана было написано красивым шрифтом на стеклянных входных дверях, верхнюю часть которых закрывали шторы винного цвета. Рядом, на тротуаре, какой-то мужик кричал на свою собаку.

Как только я вошел, ко мне подошла хостес. Обслуживающий персонал был одет в черные юбки или брюки и белые рубашки с черными бабочками. Было пять часов вечера, и девушка, сообщив мне, что кухня только что открылась, спросила меня, не хочу ли я присесть. Зал был заполнен примерно на одну треть – женщины были в блузах и драгоценностях, демонстрируя свои густые техасские прически.

– А Рокки сейчас работает?

– Кто?

– Рокки. Ну, или Рэйчел… Невысокая девушка с короткой стрижкой. Натуральная блондинка.

По ее лицу было видно, что девушка обдумывает услышанное. Она взглянула на схему рассадки и, наконец, сказала:

– Мне кажется, что я ее не знаю.

– Так она что, здесь не работает?

– Я здесь всего несколько недель. Может быть, здесь и работают люди, которых я еще не знаю.

– Но других-то хостес вы должны знать? Вы никогда не видели эту девушку – изящную, с такими легкими разлетающимися волосами, хорошенькую? Невысокого роста.

– Знаете, мне кажется, что такую девушку я пару раз видела сидящей в баре. Но не думаю, что она здесь работает.

Она указала рукой себе за спину, где за холлом и главным залом располагалась длинная барная стойка; за ней хозяйничал мужчина в рубашке и с нарукавниками, которые носили, наверное, в прошлом веке.

Он выглядел как мой ровесник, а цвет его загара напоминал цвет ила в дельте Миссисипи: выгоревшие брови на этом лице были почти не видны. Мужчина кивнул мне, точными, выверенными движениями смешивая коктейли для стоящей рядом официантки. Мне кажется, что профессионализм любого человека легко можно определить по его рукам – расслаблены они или движутся четко и точно. Бармен поздоровался со мной, и я заказал «Миллер», заплатив двойную стоимость и оставив сдачу ему на чай.

– Благодарю, – кивнул он. – Ожидаете кого-нибудь?

– Знаете, я ищу одну девушку. Мне казалось, что она здесь работает.

Я еще раз описал Рокки и еще раз назвал ее Рэйчел.

– Вы такую не знаете? С короткими светлыми волосами лимонного оттенка. Лицо с острыми чертами, но симпатичное. Сказала мне, что работает здесь.

Бармен поднял брови, и складки у него на лбу побелели. Погладив аккуратно подстриженную козлиную бородку, он сказал:

– Мне кажется, я знаю, кого вы имеете в виду, приятель. Хотя она здесь и не работает. Пару раз она заходила в этот бар. Сидела до тех пор, пока к ней кто-то не подсаживался. Сидела и курила, пока ей не предлагали выпить.

– Правда?

Он с улыбкой кивнул.

– Ежели вам нужна компания, то я знаю нескольких девочек. Могу позвонить, если желаете.

– Нет. Мне нужна только она.

– Что ж. Насколько я знаю, она заходила сюда дважды. Руководство велело мне сообщить, если она появится еще раз. Сами понимаете – место у нас приличное.

Я осмотрел выкрашенные кистью стены, на которые были наклеены кусочки золотой бумаги, макеты Колизея и падающей башни из папье-маше.

– Я имею в виду, что здесь каждый занимается своим делом. Поэтому ей лучше перейти в гостиницы или куда-нибудь еще в этом роде. Здесь для таких дел не место.

– Ну, хорошо…

Я встал со стула и протянул ему еще пятерку за приятную беседу. Было легко представить себе Рокки, пришедшую сюда в первый раз: может быть, она даже не стала заполнять заявление на работу, а просто села в одиночестве в баре. Кто-то к ней подошел, или она взглянула на кого-то так, как умеет это делать. А через несколько часов Рокки вернулась в мотель, с деньгами и с якобы найденной работой.

Я медленно проехал Харборсайд, спустился вниз по Розенберг-авеню и двинулся в сторону дамбы. По пути я видел людей, копошащихся на пляже с грязно-серым песком. Солнце уже садилось, и поэтому все было окрашено в ярко-красный свет. Его лучи проникали через ветровое стекло, как волны накатывающегося пожара. Я внимательно высматривал копну светлых волос. Мужчина, с закрытым газетой лицом, лежал, согнув ноги, на скамейке у автобусной остановки. Женщины в бикини появлялись и вновь исчезали в слепящем дневном мареве. Мужчина стоял с большой шарманкой, которая играла техасский рок. Одна полоса движения была захвачена молодежью. Эти загорелые, стройные тела вызывали у меня чувство неприятия – я никак не мог привыкнуть к тому, что они все воспринимали как естественную данность – время, возможности и уверенность в том, что все им что-то должны. Над их головами летали фрисби[60], и мне казалось, что для некоторых из них жизнь была нескончаемым солнечным праздником; я слушал их голоса и наблюдал за тем, как они смеются и гоняются друг за другом, как молодые щенки. Я не мог представить себе Рокки в такой компании. Масса вещей на свете происходит не так, как должна происходить.