– Вся постель, сам понимаешь, в чем. Наш эксперт поначалу даже не полез в койку-то, – гладил себя Огнев по затылку, наблюдая за тем, как вяло ворочает под пяткой Вадик обувной ложкой. – А дочка потом вдруг обнаружила выстиранный комплект. И стирал его, возможно, ее любовник.

– Пп-почему? – спросил Вадик, обув наконец мокасины.

И с тревогой подумал, что такие вот потрясения и способствуют тому, что люди начинают заикаться. Язык его не слушался. Челюсти свело, будто проволокой колючей скрутило. А губы ворочались сами по себе. Как бывало у него после заморозки, когда зубы лечил у стоматолога.

– Потому что режим для стирки выбран был не тот. И отпечатки посторонние на стиральной машине обнаружились, – охотно рассказывал Огнев, нежно подталкивая Вадика к выходу из дома. – И на пуговицах постельного белья, которым была застелена кровать в день исчезновения Беликовой.

– Чч-чьи отт-ппечатки?

Господи! Он что, правда начал заикаться? Как же он теперь жить с этим дефектом станет? Как девчонок клеить в клубе?! Языком жестов?!

Чертова, чертова старая шлюха! Что же ты натворила!

Он вздохнул, выдохнул, усаживаясь на заднем сиденье рядом с Огневым. Беззвучно пожевал губами, покусал их. И уже вполне нормально, без заикания, повторил свой вопрос:

– А чьи отпечатки?

– Вот и пытаемся выяснить. Одного уже привлекли для этой процедуры. И слюну взяли на анализ, и отпечатки сняли. ДНК будет готово не сразу, а пальцы не его. Точно не его, – разбалтывал Огнев служебные тайны Вадику на ухо громким шепотом. – Тебя тоже велели привезти. Но ты не переживай. Это так, процедура! Это скорее для того, чтобы исключить тебя из списка, н-да, подозреваемых. И даже Усов не избежал сей участи. Орал! Грозился прокурорскими проверками! Хмелев чуть инсульт не получил. Даже «Скорую» вызывали. А все этот урод!

– Кто? – вяло поинтересовался Вадик.

На него вдруг накатила жуткая слабость. Рассеянно рассматривая улицу, мелькавшую за окнами служебного автомобиля, он думал о том, что, возможно, в последний раз по ней едет. Свободным человеком в смысле. В смысле не судимым. Он ведь знал, точно знал, что не станет исключением. И точно знал, чем закончится для него эта формальная процедура. И надежды быть не могло никакой. Ни на Огнева, ни на деньги, которые мать ему исправно платила за помощь.

– Назаров, падла! – скрипнул зубами Огнев. – Вот послал господь нам помощничка! Скорее бы уже его в Москву назад забрали! А то он тут нас всех пересажает, гад! Таких уважаемых людей дергать взялся, а! Это же где видано, где слыхано…

Через три дня все повторилось.

То есть в тот день, сняв с него отпечатки пальцев и полазив тампоном во рту, его отпустили. Он вернулся домой на такси. И просидел безвылазно дома. Все три дня.

Он ел, пил, спал, принимал душ, смотрел телевизор, совершенно не понимая, что смотрит. Без конца бродил по дому и саду. Рассматривал привычные взгляду вещи, будто видел их впервые. Гладил старинную дорогую мебель в кабинете отца. Просил у его портрета и портрета деда прощения. Мысленно прощался с матерью. Ее вдруг стало очень жалко. С кем она тут останется без него, когда он сядет в тюрьму? С продажным Огневым? Тот не защитит. На него надежды мало. Надеяться вообще не на кого. Вообще…

Но неожиданно надежду и поддержку Вадик получил в лице Назарова. Который удрал из их города опальным, израненным дайвером. И вернулся спустя десять лет капитаном полиции. Правда, по слухам, тоже опальным.

Через три дня, когда Огнев с помощниками снова приехал за Вадиком, тот был уже готов. Он каждое утро, приняв душ и позавтракав, одевался по-походному: в старые джинсы, удобные легкие кроссовки, хлопковую тенниску. Бродил по дому и саду, сидел перед телевизором во всем этом. Чтобы потом, когда за ним приедут, а он знал, что приедут, ему не мешкать и не дрожать, обуваясь.

Огнев в то утро был немногословен, суров. Уселся не с Вадиком в машине, а рядом с водителем. И доверительно уже ни о чем не шептал ему на ухо. И даже почти не смотрел на него. Зря мать все же платила ему. Зря!

Вадика провели в кабинет к Назарову, оставили их один на один.

Бывший ныряльщик выглядел уставшим, лицо серое, глаза запавшие. Но в остальном…

Белая сорочка обтягивала накачанный торс, сильные загорелые руки. Ткань натянулась на мышцах, выглядевших внушительно и красиво. Разве мог Вадик с ним сравниться? Или тот же Усов, чья мускулатура тренерами по фитнесу сделана? Нет, все они проигрывали рядом с ним. Даже с таким вот невыспавшимся и недовольным.

Назаров деловито перебирал какие-то бумаги у себя на столе. И на Вадика почти не смотрел, время от времени косился на фотографию в рамке на подоконнике, где улыбалась какая-то молодая женщина и еще две по бокам от нее. И за это Илюхин был ему премного благодарен. Он бы сейчас не выдержал его проницательного взгляда. Либо истерично разорался бы, либо расплакался.

– В общем, так, Вадим, – проговорил Назаров минут через десять, поделив все бумаги на две стопки. – Не стану ходить вокруг да около. Не стану мотать тебе нервы каверзными вопросами.

– Спасибо, – неожиданно вырвалось у Вадика.

– На здоровье, – хмуро глянул на него исподлобья Назаров.

Он откинулся на спинку стула. Скрестил пальцы на животе. То есть живот по определению отсутствовал. В том месте угадывался крепкий пресс. И на нем сошлись пальцы Назарова в замок.

– У меня для тебя две новости: хорошая и плохая, – нарушил молчание Сергей. – С которой начинать?

– С хорошей, – попросил Вадик, чтобы умереть не сразу.

– Отпечатки, обнаруженные на пуговицах постельного белья и на стиральной машинке, тебе не принадлежат. – Назаров расцепил пальцы и указательным правым ткнул в какой-то лист. – Заключение экспертов не оставляет никаких сомнений. Белье постельное менял не ты. И в стирку отправлял его тоже не ты.

– Ага… – поддакнул Вадик. Он это и без Назарова знал.

– Но!

Резким движением Назаров оторвал спину от стула и качнулся вперед. Как нырнул, твою мать! С неожиданной завистью подумал Вадик, совершенно не к месту. Он вот так «красиво нырять» никогда не мог.

– Но есть у меня для тебя и плохая новость, Вадим.

– Ага… – зачем-то сказал он и кивнул.

– Анализ ДНК подтвердил, что именно твои следы сексуальных утех на кровати пропавшей Аллы Геннадьевны Беликовой, – проговорил Назаров и глянул на него с брезгливым изумлением. – Ты как-то это объяснишь?

– Ага, – кивнул Вадик и покраснел так густо, что почувствовал, как кожу на щеках пощипывает от прилива крови. – Объясню.

– Ну и…

Объяснить паскудство, которое они с пожилой теткой устраивали в койке, было очень, очень-очень трудно. Этой мерзости не было объяснения! Если не рассказать всего-всего, то Назаров никогда не поверит, что Вадику не снесло крышу от прелестей дряблой старухи, а снесло ее ради дела. А рассказать – значило выдать тайну! Тайну, за которой охотились все мужчины его семьи. А можно ли ему доверить тайну – этому загорелому сильному ныряльщику? Поймет ли он? Не выдаст другим?