Малюту подмывало рассказать толмачу Ларионову и самому немчину, но он уже себе не принадлежал. Законы тайной службы вступали в свои права. Шигонцева он послал за стрельцами, которых обещал дать Басманов, а Щапова — к Алексею Адашеву с донесением. Сам отправился будить немчина.

V

Глубокая темная ночь вдруг посерела, быстро превратившись в рассвет, а небо начало постепенно напитываться голубизной. Рядом с мирно колеблющейся водой его купол всегда кажется высоким, и кажется, что здесь солнце восходит раньше, чем в городе.

Сейчас, рассматривая в бойницу Арской башни сожженные дома и разбитую улицу, которая до взрыва и образовавшихся завалов вела к воротам, Малюта припоминал недавнее опасное приключение. Не избавь они немчина от татарских лазутчиков, не получилось бы взорвать участок стены, перед которой стояли Большой полк, Передовой полк и Удельная дружина князя Владимира Андреевича Старицкого. Малюта про себя усмехнулся: не знамя Иоанна с нерукотворенным образом и крестом наверху, который был у князя Димитрия на Дону, а Малютина тайная экспедиция, позволившая розмыслу Николаусу пробить славный подкоп, закатить туда бочки с порохом и поднять на воздух крепчайшие татарские стены, помогла русским витязям ворваться в Казань. Татарские мурзы — мастера строить оборону с древних пор. Немчин после осмотра столицы, вокруг которой объехал сразу по прибытии, поделился с Малютой через толмача Ларионова:

— Штурмом без подкопа не возьмете. Тут изрядное разорение надо учинить. И одним подкопом не отделаетесь. Главный нужен и с нескольких сторон вспомогательные. Рвать не сразу. Сперва у Арской башни, чтоб разум осажденным затуманить, мол, ничего больше не будет, а уж потом с главным разделаться. Город укреплен сильно. Мастера работали великие. Бревна клали прочные. Галерею расширить придется.

Немчин высоко оценил татарских строителей.

— Землекопы у них отменные. Трудились тщательно, на совесть.

Немчин наметил бить галереи в четырех местах одновременно. Главный подкоп взял на досмотр себе, а тот, что напротив Арской башни, уделил подручному Федьке Норову. Ученик же розмысла по прозвищу Конек принялся вести подкоп к тайнику, куда казанцы ходили подземными путями за водой. Этот хитрый приказ Иоанна пришелся Малюте по душе.

— Жаждой замучим! — смеялся он, подбадривая стрельцов, которые несли охрану у замаскированного входа в будущую минную галерею.

Подкоп прорыли ловко и скоро. Никто ничего не заметил, ни как мешки с землей выносили, ни как бочки с порохом закатывали, может быть, потому, что опытный розмысл оба подкопа — и под водный тайник, и под Арские ворота — проводил в момент кровопролитных сражений на Арском направлении.

Русские взяли острог, Арское городище и кружным путем возвратились к стенам Казани, дошедши до самой Камы. Множество пленных захватили, а также разного рода припасов, хлеба и скота. Зарево от горящих сел и черные дымы трубами, расплющенными сверху плоскими тучами, повсюду возвестили о начавшейся бесповоротной оккупации казанского края.

VI

Басмановский отряд был нацелен на Арские ворота, и как только легко вздрогнула и закачалась под ногами земля, а огромные бревна и камни выбросило ужасной силой на воздух и они со страшным грохотом осыпались вниз, уничтожая все живое и неживое, стрельцы и казаки кинулись на штурм. Малюта бежал среди передовых, сам наводил мостки через ров, наполненный водой, карабкался по отвалам взрыхленной почвы, продирался сквозь искореженные и расколотые заграждения, рискуя попасть под татарские стрелы. Войска яростно втеснились в город и заняли Арскую башню. Князь Михайла Воротынский отправил Иоанну известие о первых успехах, попросил подмоги и настаивал на немедленном общем приступе. Татарские воины, ошеломленные внезапным налетом, сумели быстро оправиться и с помощью жителей попытались заделать проломы мешками с песком и заготовленным строительным материалом. Князь Михайла распорядился придвинуть туры и стянуть к Арской башне всех, кто мог сражаться.

Дома вокруг пылали багровым. Треск и жар не давал ни нападающим, ни обороняющимся ни минуты покоя. Русские пищальники через бойницы вели огонь по татарам, которые, опомнившись от потрясения, атаковали башню с небывалой яростью. Воротынский прислал приказ Басманову, чей отряд в основном там засел, заставиться щитами и ни в коем случае не отдавать занятого. В этом был свой резон, ибо татарские воины, цепкие в обороне, бились за каждую пядь земли до последнего и оттеснять их в город было крайне трудно, почти невозможно.

— Алексей Данилович, уходи отсюда. И без тебя продержимся. Не ровен час шальная стрела, а то и камень угодит. Вот видишь, — и Малюта тряхнул раненой рукой, — не уберегся. Кто знает, когда подмога придет.

— Спасибо тебе за заботу, Григорий Лукьяныч, — Басманов впервые назвал его по имени и отечеству, — но не ты мой начальник пока, а я твой. Вели стрельцам из дверей не высовываться, и пусть бьют из луков и пищалей и ночью. Пламя, чай, не утихнет. Во все, что шевелится. Туры оберегать надо. Если подвалят басурманы, тогда выйдем и перережем им путь. Рано нам исповедоваться — час еще не настал. Без немчина Казань бы не разорили. Тут и твоя крошка есть. А я не забывчив. Давай пленных, может, что и выведаем. И с гонцом к государю.

— Выведаем! Как же! У них языка нет. Хоть жги, хоть режь — молчат. Закон у них такой. Уж если замкнутся, так навсегда. Я успел на них насмотреться. Прикажи утопить во рву. Или перебить. Оставлять в башне опасно. Веревок повязать нет, цепей нет. Ума не приложу, как поступить.

— Вот и приложи ум свой, — грозно ответил Басманов. — Не отпускать же на волю?!

— Как прикажешь, боярин.

И Малюта поднялся наверх, где у стены сидели, привалившись друг к другу, пленные. Он кликнул верных Шиконцева и Щапова и без долгих околичностей сказал:

— Жаль воинов. Хорошие воины. Бьются дерзко. В ножи их до одного.

И взяли в ножи до одного. Кровь ручейками стекала вниз и, смешиваясь с землей, превращалась в грязь. Так в Арской башне встретили первое октября 1552 года.

I

Реконструкция истории в литературном варианте, понятно, дело сложное и ответственное, но не более сложное и ответственное, чем создание романа, например, на современную тему. Правда, степень свободы, с одной стороны, здесь выше — автору легче разбудить фантазию, с другой — ниже: жизни прошлой он не знает и вынужден в столь тонком занятии целиком довериться собственному чутью, летописям, лукавым иностранным источникам и прочим архивным документам, а также мемуарам, которые, в сущности, являются видом — пусть и нелживого в лучшем случае — сочинительства. Особое недоверие в летописях вызывает прямая речь, которая очень часто почти целиком перемещена в исторические труды. Иногда она адаптирована, как у Костомарова, иногда плод воображения очередного и нередко безымянного «пимена» перенесен почти без сокращений и объяснений странной и маловероятной высокопарности, ибо устная речь такого жесткого и жестокого правителя, каким был Иоанн IV, звучала, безусловно, иначе. И лишь бездарная власть, которая руководила пером летописца и пыталась обмануть будущего читателя, могла по своему неразумению допустить, чтобы царь вещал велеречиво и не к месту. Вот характерный фрагмент, относящийся к казанским событиям. Представь себе, читатель: надвигается кровавая сеча, и царь должен вдохновить не только воевод, боярских детей и дворян к подвигу, но и обратиться к простым воинам, которые вряд ли могли уловить религиозный и философский смысл речи, и почти наверняка не воспринимали — не побоюсь это слово употребить — оперную форму призыва. Но что до того летописцу, задавленному свирепой цензурой! Он так же далек от понимания ситуации на страницах своего сочинения, как и ни о чем не задумывающийся дальний потомок.