В течение зимы 1998 и весны 1999 года при загадочных обстоятельствах погибали самые осведомленные из сотрудников «Литтфасшелле». Рольф Pay отлично понимал, что если его очередь еще не пришла, то ждать предстоит недолго. И он принял меры – то же обладание обширной информацией, которое могло его погубить, призвано было теперь его спасти.

Он явился к Марингеру домой и положил на стол экс-директора копии документов.

– Оригиналы в банковских сейфах, – сказал он. – Если со мной что-нибудь случится, они будут опубликованы, и тогда я не завидую вам и этой стране. Вам известно, что я не слишком наивен, Дитер. Я знаю, что по вашему приказу меня могут похитить, накачать наркотиками… Так вот, я позаботился и об этом. Инструкции для банков составлены таким образом, что их не могу изменить даже я, это оговорено. Поверьте доктору юриспруденции, Дитер, и молитесь за меня. Попади я, к примеру, в действительно случайную автомобильную катастрофу, вам конец – вам и всем тем, о ком здесь упоминается.

Pay ничего не добавил, а Марингер ничего не от­ветил. Они оба знали, что Рольф Pay выиграл жизнь.

На государственные должности Pay больше не мог рассчитывать. Он стал независимым адвокатом и консультантом нескольких банков и крупных компаний. К его чести надо заметить, что он никогда не использовал в интересах своих клиентов информацию, накопленную в эпоху «Литтфасшелле»… Впрочем, к чести ли? Информация эта была настолько взрывоопасной, что тогда за жизнь Pay не поручился бы даже Марингер.

Зато Рольф Pay пользовался, и широко, старыми связями. Кто-то был обязан ему, кто-то его боялся (порой без оснований, но лучше поосторожнее с этим Pay), кто-то приписывал ему закулисное могущество. Были у него и друзья, готовые оказывать необременительные услуги из личного расположения. Как ни странно, такое тоже встречается в кругах высокой и низкой политики.

Жизнь Рольфа Pay нельзя было назвать многотрудной, и она его не устраивала. Спикировать с небес, уцелеть благодаря собственной изворотливости… и консультировать бизнесменов, уткнув нос в скучные параграфы! Pay поставил не на ту лошадь. Вот если бы он изначально вел игру не вместе с Марингером, а против него, мог бы, пожалуй, сохранить и возглавить «Литтфасшелле», а там… Что теперь вздыхать.

Pay допил кофе, посмотрел на часы и отправился в банк.

В хранилище банка Рольфа Pay ждали заместитель управляющего Кесслер, адвокат Герике из конторы «Герике, Шлоссер и Темпл» и двое свидетелей, образцовых граждан Австрийской Республики. Pay (в сопровождении охранника) вошел со скучающим видом, долженствующим означать что-то вроде «все это замечательно, но давайте покончим с этим поскорее». После взаимных любезных приветствий и представлений Герике раскрыл папку:

– Во исполнение завещания Эберхарда фон Шванебаха, данного в Вене 16 декабря 1952 года… – Он посмотрел на Pay поверх очков и продолжил: – Согласно завещанию Эберхарда фон Шванебаха, умершего в 1953 году, содержимое его личного сейфа, как то: письмо в запечатанном конверте и пять дневниковых тетрадей, переходит к тому из его родственников или потомков его родственников, чье местонахождение удастся установить к январю две тысячи первого года. В случае, если таких лиц оказалось бы несколько, содержимое сейфа было завещано старшему. Есть и другие условия, не оглашаемые согласно воле завещателя. Как выяснилось, господин Pay – единственный претендент.

– Родство очень дальнее, – сказал Pay.

– В случае же, если бы отвечающих всем условиям претендентов вовсе не обнаружилось, – Герике пропустил слова Pay мимо ушей, – мы были обязаны вскрыть сейф, уничтожить письмо и передать дневники в редакцию любой крупной газеты оговоренного направления. К счастью, господин Pay может вступить в права наследства. Господин Pay, сейчас в присутствии двух свидетелей будет произведено вскрытие личного сейфа Эберхарда фон Шванебаха.

Процедура была краткой, но не лишенной ритуальной торжественности – только не для Pay, который откровенно скучал. Заместитель управляющего вложил свой ключ в правую скважину, Герике – в левую.

Дверца приоткрылась с масляным двойным щелчком, Рольфу Pay вручили письмо в ненадписанном конверте и тетради, бережно обернутые в плотную коричневую бумагу. Он положил то и другое в кейс.

– Господин Майер, госпожа Виклицки, – обратился Герике к свидетелям, – поставьте, пожалуйста, здесь ваши подписи. А вы – здесь, господин Pay. Благодарю вас.

Pay вышел из банка, вспоминая недолгую предысторию сегодняшнего события. Когда перед Рождеством ему позвонили от «Герике, Шлоссера и Темпла» и сообщили о наследстве дальнего родственника, он надеялся на что-то более весомое. Позже было уточнено, что в сейфе лишь письмо и дневники – и вот они у него. Сомнительно, чтобы там содержались сведения о нацистском золоте и пароли счетов… Разумеется, ничего столь романтического там быть не может, но сегодня все равно свободный вечер, почему бы не провести его за чтением?

Домой Pay приехал на такси, включил симфонию Моцарта «Юпитер» и распечатал конверт.

«Тому, кто читает эти строки в 2001 году… Какое странное ощущение – писать для будущего! Писатель может представить себе абстрактного читателя, открывшего его книгу через пятьдесят, сто, двести лет; я же пишу конкретному (пусть и незнакомому) человеку и конкретному времени».

Так начиналось письмо. Рольф Pay закурил, поудобнее устроился в кресле, убавил громкость музыки и принялся читать дальше.

«Почему я выбрал именно 2001 год? Не только потому, что цифра начала нового века и тысячелетия гипнотизирует футуристическим сиянием. Но потому главным образом, что до того времени большинство людей, о которых идет речь в моих дневниках, а может быть, и все эти люди не доживут. Сейчас еще, узнав о существовании дневников, слишком многие отдали бы слишком многое, чтобы дневники эти исчезли навсегда, а я не могу допустить такого исхода. Других же людей, не считая их виновными, я хочу уберечь если не от обвинений, то от любопытства публики и осуждения общественным мнением. Но в 2001 году я обязан поднять занавес молчания, прячущий от мира правду о программе „Левензанн“.

Тот факт, что вопреки первоначальному намерению я не уничтожил первые дневники даже во время войны, не должен служить основанием для причисления меня к тайным оппозиционерам нацистскому режиму. Я старался быть хорошим солдатом Германии, переоценка произошла позже. Лучшим доказательством того, что я не хочу лицемерить, явится само содержание дневников. Я не вырвал ни одной странички, не вымарал ни единого слова.

Пожалуй, в моем завещании хватило бы и одного пункта – о передаче дневников газете, – и этот пункт там есть, но лишь на случай крайний. Я не знаю, какими будут газеты или заменившие их средства в 2001 году, какими мотивами будут руководствоваться. Ведь изменится не только технология и политическая ситуация, изменится сама психология людей. Поэтому я завещал дневники в первую очередь человеку, связанному со мной узами родства, хотя близких родственников у меня нет. Надежда моя в том, что если не голос крови, то чувство моральной сопричастности поможет вам, мой наследник, отнестись к дневникам серьезно и добиться их опубликования, сколь неблагоприятной ни была бы сложившаяся конъюнктура.