Верст на двенадцать ее должно было хватить.

Перетрусов

План у Лёньки был простой, поэтому Богдан им так и восхитился: сам он до этого не догадался, но, как только Лёнька намекнул, Петух в один момент обрисовал всю картину.

Сейчас во всей дивизии на Чепаева походил только Ночков — тоже худой, загорелый, с усами, недаром Лёнька его сначала за начдива принял. Сам же Чепай зачем-то постригся-побрился и стал похож на политработника, а не на бравого полководца.

Если не все новобранцы узнавали в Чепаеве командира, виденного только в газетах, то уж казаки всяко усача примут за Чепая (если, конечно, целью их дерзкого похода был именно он). Пока разберутся, что это не он, глядишь, и время упустят для нападения, а там Чепаев просто ускачет на запад — и поминай, как звали.

Богдану заранее было смешно, как Ночков будет объяснять белым, что он — не Чепай. Из всех документов — только усы!

Лошадку Перетрусов решил приберечь: кто знает, вдруг придется стрекача давать. Без талисмана он чувствовал себя голым и беззащитным. Ведь любой, даже самый плюгавый и неопытный сосунок с трехлинейкой или наганом мог отправить Богдана на тот свет, но отчего-то страшно все равно не было. Возможно, потому, что у Перетрусова появились кое-какие планы на жизнь.

— Стой, стрелять буду! — окликнул Богдана мужской голос.

— Тпру! — Перетрусов остановил лошадь и завертел головой: откуда окликнули?

Мужик, одетый так бедно, что Богдану захотелось плакать, стоял посреди степи и целился в Перетрусова из какой-то палки.

— Ты чего, дядя? — удивился Богдан.

— Стой, стрелять буду!

— Так у тебя же палка в руках, дурила!

— Раз в год и палка стреляет, а ты стой, где стоишь. Чего надо?!

— Мне чего надо?! Да я тебя сейчас!

— Стой, где стоишь, стрелять буду!

Мужик явно рехнулся. Богдан неспешно подъехал к нему.

— Бдыщь! Бдыщь! — несколько раз крикнул мужик, бросил палку и припустил прочь.

— Стой, дурила! Стой!

Богдан легко догнал бродягу и ухватил его за шею, тощую, как у куренка.

— Стой, говорю, не обижу!

Мужик послушно остановился.

— Куда идешь? — спросил Богдан и протянул бродяге спертый в лазарете ржаной сухарь.

Бродяга вгрызся в сухарь, будто ничего слаще в жизни не видел, и принялся мусолить.

— Идешь куда, спрашиваю? — прикрикнул Богдан.

— К Ленину иду, жаловаться.

— Чего? — округлил глаза бандит.

— К Ленину иду, жаловаться, — повторил сумасшедший. — Пускай мне новое хозяйство выдаст. И жену. И сына. Жаловаться иду, говорю.

— Ну, иди, иди, — согласился Богдан и слегка пришпорил кобылу.

Через минуту сзади опять раздалось:

— Стой, стрелять буду!

— Вот настырный, — усмехнулся Богдан.

— Стой! Бдыщь! Стрелять буду! Бдыщь!

Богдан оглянулся через плечо. Мужик бежал, ковыляя, умудряясь стрелять на ходу одной рукой, другой держа во рту сухарь.

— Бдыщь! Падай, ты убит! Падай! Дальше я поеду!

Богдан остановил лошадь. Как ни странно, а этот мужик вполне мог пригодиться.

— Падай! Падай! Бдыщь!

Богдан спрыгнул с лошади.

Мужичонка, пока догнал его, весь выдохся, дышал с присвистом, и слов, которые он говорил, было почти не разобрать.

— Вот что, мужик, — сказал ему Богдан. — Я как раз в Москву сейчас. Садись, подвезу до Ленина.

С этими словами он взгромоздил мужика вместо себя на лошадь, словно ребенка маленького. Сумасшедший сразу без сил повалился на куль с «Чепаевым», и тот снова замычал.

— Спокойно, Василий Иванович, — сказал Богдан. — Кремль уже близко.

На горизонте показались крыши старых амбаров.

Голова Богдана буквально раскалывалась. Оттого ли, что не было больше Петуха, или от извести, но ломота в висках настолько измучила, что впору было сдаться белым и рассказать им, что он в последние несколько месяцев творил с их братом.

Впрочем, и рассказывать не придется. Богдан имени своего не скрывал и всем охотно его сообщал.

Ничего. Ждать осталось немного — только ночь продержаться.

Казаки

За день казаки захватили несколько подвод, два патруля и трех дезертиров. Все говорили одно и то же: Чепай послал большевиков подальше и собирается идти на Украину. Полковника Бородина эта новость ничуть не удивила.

— Чепаевцы всегда были дикой бандой, — сказал он. — Большевики хоть и хамы, но преследуют определенную цель, насаждают извращенный, но порядок и требуют дисциплины. Чепаеву дисциплина чужда. Вот он и нашел себе компанию. Жаль, что ночью его вольнице придет конец. Крайне любопытно было бы узнать, как он собирался пересечь пол-России, оказавшись вне закона, да еще и со своей ордой.

Большинство задержанных были жалкими ничтожными людишками, обмочившими штаны, едва заметив казачий разъезд. Все задирали руки вверх, умоляли не убивать, обещали рассказать все-все и безропотно умирали. Из-за жесткой экономии боеприпасов их кололи штыками.

Однако под конец дня жизнь вдруг закипела.

С наступлением темноты подхорунжему Белоножкину доложили, что два странных человека привезли Чепаева и хотят награду.

Белоножкин был чрезвычайно хладнокровным казаком. Несмотря на невысокое звание, должность его в походе была второй после полковника; должность выборная, что многое говорило о подхорунжем.

— Нас обнаружили? — уточнил он у рапортующего.

Казак почесал голову.

— Наверное, нет, — сказал он.

— Как же нас нашли?

— Они, ваше благородие, точно знали, где мы есть.

— Ну, пойдем, посмотрим, что там за Чепаева привезли.

Задержанные оказались колоритной компанией. Убогий мужичок, явно скорбный умом; молоденький красноармеец с большими ясными глазами и милым детским лицом и связанный по рукам и ногам мужчина, ухоженный, с бравыми фельдфебельскими усами, лежащий без чувств у красноармейца в ногах.

Скорбный умом мужичок держал на вытянутых руках обломок оглобли. К оглобле на манер белого флага был привязан грязный медицинский халат.

— Ведите меня к Ленину, — сказал он неожиданно.

— Чего? — растерялись казаки.

— К Ленину меня ведите, говорю!

— Зачем тебе Ленин, милый? — невозмутимо поинтересовался подхорунжий.

— Умом он тронулся, ваше благородие, — заступился за умалишенного красноармеец. — Отпустили бы вы его, не со мной он.