Я ждал путешествия как окончания тюремного срока. Все-таки здорово меня измучила эта эпопея с газырем. Оставшиеся рабочие дни я не вылезал из операционной, чтобы успеть до отъезда переделать элективные операции, которые не удалось отложить. Мы с Соболевой зарегистрировались на один полет. К счастью, Денис с нами не летел.

В субботу была годовщина смерти отца. Мы с матерью навестили его могилу, и, как каждый год, это был печальный день. Все, что осталось от него, – беленький параллелепипед памятника с именем и датами рождения и смерти на Национальном кладбище Лос-Анджелеса и звезда в его память на стене штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли.

По дороге к машине я сообщил матери, что в воскресенье улетаю на неделю в Панаму с Международной медицинской помощью.

– Соболева тоже едет. – Мать сделала многозначительные глаза. Я поспешил остудить ее радость: – Виктор думает, что она завербована российским ФСБ, чтобы добыть газырь.

– Чушь какая! Надеюсь, ты ему не поверил!

– Трудно не поверить, когда она сама призналась, что взяла газырь, а когда я потребовал его обратно, подсунула мне другой.

Мать завертела многострадальный кулончик:

– Сейчас, когда ты сказал, я вспомнила: она ведь первой заговорила со мной о газыре. Откуда-то она о нем знала еще до того, как я его упомянула.

– В ней многое загадочно. В любом случае не волнуйся. Газырь уже у нее, а больше ей ничего от меня не нужно. Мне ничто не грозит.

Мать все-таки вывалила на меня ворох совершенно бесполезных советов и предостережений. Я покорно кивал. Мы дошли до ее машины, и теперь я ждал, пока она сядет внутрь. Она все мешкала. Взяла меня за руку, призналась:

– Мне страшно, Саша. Такое ощущение, что я не могу проснуться. Как будто я вот-вот соберусь с мыслями и пойму, в чем дело. Но все время то одно, то другое. Такое тревожное ощущение, как будто дверь забыла запереть.

– Ты просто взволнована. День такой, мам. Я вернусь из Панамы, и мы с тобой куда-нибудь сходим. В твой любимый итальянский ресторан, идет?

– Да-да, обязательно. – Она ласково погладила меня по руке и улыбнулась с хитрым видом: – А Патрик-то каков, а?

– Каков?

Никогда я не пойму женщин. По мне, так Патрик доказал, что он алчный и недалекий. А матери в тех же обстоятельствах он почему-то показался мужественным и верным. Удивительно, как украшает мужчину в глазах женщины простреленное колено.

Последний вечер до отъезда я провел с Колином и Брайаном. Мне было невыразимо приятно в компании людей, которые не имели ни малейшего представления, кто такой Пехлеви.

В воскресенье утром встретился с Екатериной в терминале. Она была такой же спокойной и доброжелательной, как всегда. И казалась такой же искренней и открытой. Неужели она думала, что подмену газыря никто не заметит? В салоне самолета я поменялся местами, чтобы сидеть с ней рядом. Она наклонилась ко мне, от нее пахло свежими, чуть горьковатыми цитрусовыми духами:

– Доктор Воронин, у меня взломали квартиру.

Это могло быть попыткой Бюро и Виктора вернуть газырь.

– Что-нибудь пропало?

– Нет, по-видимому, Денис вовремя их спугнул. Только рылись в вещах. Это ужасно противно.

При имени ее сожителя у меня сразу испортилось настроение.

– С крещением вас, Екатерина. Кажется, я уже никого в Эл-Эй не знаю, с кем бы это не случилось. В полицию сообщили?

– Конечно. Вы думаете, будет толк?

– Нет, но таков ритуал. Ритуалы не предполагают конкретной пользы, они дарят нам душевное умиротворение.

Остаток полета я краем глаза изучал ее грудь, красивые руки с тонким золотым кольцом и узкие бедра, занимавшие только половину сиденья. В голове не укладывалась мысль, что она работает на внешнюю разведку России. Но, наверное, это часть должностных обязанностей – излучать так много достоинства, быть такой сдержанной и одновременно притягательной, чтобы твои собственные жертвы с замиранием сердца ждали шести дней с тобой в джунглях Панамы. Хотя у нее же Денис, черт бы его побрал. Бывший спецназовец Денис. Впрочем, благодаря Самире я уже начал привыкать, что теперь красивые женщины хотят от меня не только того, что им могут предложить мое общество, тело и кошелек.

В аэропорту Панамы мы поспешили пройти паспортный контроль и таможню, чтобы успеть на местный рейс на архипелаг Бокас-дель-Торо. Поэтому когда меня настиг звонок Патрика, я не стал выслушивать его вечные жалобы. Только удостоверился, что он пошел на поправку, и попросил оставить меня в покое до возвращения в следующий понедельник. Патрик как-то неожиданно легко уступил.

В застекленном павильончике зала прилетов нас уже ждали остальные участники миссии – шестеро врачей и дюжина медсестер и медбратьев. Маленький самолет приземлился, подъехал к стеклянной двери, к нему подкатили лесенку, из самолетного брюха вылезло несколько загорелых отдыхающих, а мы забрались на их место. Наш путь с острова на остров был похож на скачки кузнечика. Каждый раз мы опускались на сплошной массив зелени, и в нем открывалась узенькая и короткая посадочная полоса, вырубленная в джунглях. До последнего момента казалось, что нашей стрекозе никогда не попасть на эту крохотную дорожку, а когда мы все же садились и мчались прямо на непроходимую чащу, не верилось, что успеем затормозить. На каждом острове несколько пассажиров сходили с трапа, а мы разворачивались и снова неслись прямо на деревья, чтобы в последний момент избежать лобового столкновения и круто взмыть вверх. Наш остров Колон был последней остановкой.

На Колоне мы разделились на три группы, каждая отправлялась в свой пункт. Нас с Соболевой, двумя медсестрами и медбратом моторная лодка повезла на соседний Исла Соларте.

Вовсю светило солнце, моторка весело скакала на крошечных волнах, океан цвел зелеными клумбами островов, сквозь воду просвечивали бирюзовые заплатки отмелей с оранжевыми морскими звездами. Ветер трепал навес и натягивал майку доктора Соболевой на груди. Я ничего не мог поделать: она мне нравилась. Пусть она коварна, как злодейка из фильмов о Джеймсе Бонде, зато благодаря ей в экзотической Панаме я чувствовал себя молодым Шоном Коннери.

Нас поселили в здании бывшего американского госпиталя, который прекратил свое существование почти сто лет назад, когда остров покинула цивилизация, существовавшая здесь в обличье американской фруктовой компании. Электричества, проточной воды и телефона не имелось, как и было обещано в завлекательном проспекте. Вода из старого колодца нуждалась в очистке и кипячении.

Вечером наш проводник и опекун Антонио повез всю группу в ресторан ближайшей туристической лоджии. Екатерина распустила каштановые волосы, в операционной всегда упрятанные под хирургическую шапочку, и длинные прямые пряди бились и трепались на ветру. Вместо вечной синей униформы теперь на ней было короткое черное платье с открытой спиной.

Мы сидели у самой кромки океана, с ногами в песке, волны мерно шипели, на горизонте мигали уютные огоньки соседнего островка. Пиво было холодным, над головой сухо шуршали кроны пальм. Екатерина больше не выглядела серой мышкой. Теперь, когда я знал о ее двуличии и коварстве, она казалась прельстительной, настоящей роковой женщиной из Бондианы. Только теперь – поздновато, пожалуй – я осознал, с какой сокрушительной силой способна бить эта серенькая птичка. Соблазн Самиры сверкал, был виден издалека, рассеивался на всех и при приближении только грел. Очарование Екатерины заставало тебя врасплох и сжигало дотла, как лазерный луч. Я вспомнил свою теорию попкорна и фрукта и впервые забеспокоился. Кажется, я угодил из огня да в полымя.