немногочисленных знатных гостей, которые так же, как и она, высыпали во двор отдохнуть от гомона и тяжёлого, пропахшего мёдом и дымом воздуха. Люди посматривали на неё, оценивая, как скотину на рынке, но одного жестокого взгляда, блестящего в свете крупной луны и звёзд, хватало, чтобы гости опускали глаза. Она внушала страх. Внушала и себе, и прочим тем, что за спиной её стоят могущественные боги, готовые говорить её языком. Но только уходила она прочь, оставляя людей, как слышала, что за спиной её тихо перешёптываются.

Когда Ингрид решила уйти со двора да вернуться на пир, её вдруг позвал стражник, стоявший у ворот.

– Там пришёл человек. Тебя просит, госпожа, – произнёс он.

– Кто же? – спросила Ингрид. Голос её дрогнул от догадки, однако глупо было надеяться, что это мог оказаться её отец.

– Сын Снорри Дублинского. – Стражник почесал бороду, забывши имя.

Ингрид нахмурилась, не понимая, о ком он говорит.

– Ситрик, – наконец выдохнул стражник.

Она замерла, услышав имя.

– Привести его сюда?

– Пожалуй.

В темноте Ингрид заметила знакомые очертания сутулого человека, но одет Ситрик был непривычно – в длинное тёмное одеяние с худом. Он спешно подошёл к ней, но остановился, не решаясь ступить ближе. Его лицо озарил свет, льющийся из открытой двери, и Ингрид заметила, что раны почти полностью исчезли.

– Здравствуй, госпожа, – тихо приветствовал он.

– Зачем ты пришёл? – Ингрид недоверчиво сощурилась.

Ситрик, явно ожидавший иного приёма, растерялся.

– Я… я хотел вручить тебе подарок на свадьбу, – нашёлся он что сказать.

Он запустил руку за пазуху и выудил небольшой длинный свёрток. Ингрид неохотно приняла дар и тут же развернула тряпицу. В руках её оказалась простенькая, но новенькая дудочка.

– Кажется, ты говорила, что твой отец складывал слова, а у тебя выходило лишь складывать музыку на дудочке, – принялся оправдываться Ситрик. – Я знаю, госпожа, что тебя одарили многими богатствами, но это всё, что я смог раздобыть, уж прости меня.

Ситрик потупил взор. Тяжело было Ингрид признать, что подарок и впрямь растрогал её, но нельзя было показывать слабину. Она чувствовала на себе взгляд стражника. Наверняка и Вигго посматривал за ней из дверного проёма Большого дома – оттуда её сейчас можно было увидеть как на ладони.

– Спасибо, – сухо произнесла она. – Но как ты здесь оказался? Ольгир сказал, что ты решил посвятить себя богу. Отплыл в монастырь…

– Епископ решил расписать резьбу на опорных столбах в церкви и для этого вызвал меня и ещё одного рисовальщика. – Ситрик бегло улыбнулся, пряча в рукавах перепачканные краской пальцы. – Я стараюсь не показываться, но тут уж не стерпел, вернулся. К тому же я теперь почти что никто, с меня спрос невелик…

Ингрид кивнула. Они ещё немного постояли молча, пока она не произнесла:

– Тебе пора идти. Нельзя, чтобы Ольгир увидел тебя здесь.

– Будь по-твоему, госпожа, – негромко произнёс Ситрик, склонив голову.

Но он остался стоять, переминаясь с ноги на ногу, всё так же глядя на землю. Ингрид нахмурила брови и в тревоге обернулась на Большой дом, а после взглянула на стражника у ворот. Тот не смотрел в их сторону.

– Чего тебе ещё? – Ингрид понизила голос до шёпота.

Ситрик перевёл дыхание и наконец поднял на неё глаза.

– Мне надобно сказать тебе, что… Хотя нет, это неважно. Прости.

– Говори уже. – Голос Ингрид стал властным.

– Мне не пристало говорить такое замужней женщине, – еле слышно пролепетал он.

Лицо Ингрид ожесточилось, но ни один мускул на нём не дрогнул.

– Что это значит?

Щёки Ситрика вспыхнули, и это было видно даже в чёрной густоте ночи.

– Я каждый день думаю о том, что… Ольгир меня тогда за дело разукрасил. – Рука его дрогнула, сама потянулась к зажившим на лице рубцам. Ситрик вновь уставился в землю, качая головой. Казалось, сквозь кожу его наружу лезло чувство вины. – Ох, нет-нет. Я лишь хотел сказать, что… восхищаюсь тобой.

Ингрид глубоко вздохнула.

– Тебе пора идти, – терпеливо повторила она и твёрдо добавила: – Прощай.

– Я понимаю тебя, – прошептал Ситрик и вновь поклонился. – Мне не стоило беспокоить твой покой.

– Уходи.

– Прости меня. Это было глупо и бессмысленно.

И он отступил во тьму. Когда Ситрик повернулся спиной, Ингрид заметила небольшой выбритый участок у него на темечке и недовольно скривилась.

– Ты теперь жрец? – бросила она вслед, не сдержав ожесточённого любопытства.

Ситрик остановился. Долго думал, прежде чем что-то ответить Ингрид.

– Нет, – наконец ответил он. – Только послушник. Но позже, видимо, да, я стану жрецом. – Последнее слово он произнёс нехотя.

– Послушник? – переспросила Ингрид.

– Да… госпожа.

– Больно ты послушный.

Ситрик не знал, что ответить. Была ли это вымученная шутка или колкость?

Наконец он направился к воротам, и Ингрид проводила его долгим взглядом. Ситрик обернулся, прежде чем выйти за стены двора, и беспокойно посмотрел на неё. Ингрид лишь легонько кивнула, даже не уверенная в том, что он различит это движение в темноте. Но Ситрик слабо улыбнулся в ответ, удалился, и Ингрид осталась одна, крепко сжимая в руках дудочку.

Спрятавшись от лишних глаз за стеной хлева, она несколько раз тонко дунула в дудку, извлекая негромкие звуки. Голос у дудочки был тихий, несмелый, но стройный. Ингрид усмехнулась тому, что звучание инструмента было похоже на голос того, кто принёс этот скромный дар. Она сыграла небольшую мелодию, то и дело прерываемую близко звучащим пьяным смехом, и только собралась вернуться, как из-за угла показался Вигго. В самом деле он не сводил с неё глаз.

– Идём, госпожа, – произнёс он скупо. – Тебя зовут.

Вздохнув, Ингрид пошла следом за хускарлом. Ноги не хотели нести её в Большой дом. За четырьмя стенами всё так же стояла невыносимая духота, состоящая из запаха дыма, мяса и пота сотни людей. Ольгир, верно, и не заметил отсутствия Ингрид, по-прежнему балагурил с Хьялмаром и Рыжебородым. Но только Ингрид присела на своё место, как его пьяный взор тут же нашёл её. Его глаза горели жёлтым огнём.

Немного времени прошло, но голоса мужчин становились всё неразборчивее и пьянее. За столами потихоньку затихали разговоры, а кое-кто уже успел уснуть, положив голову на стол. Меж столов показалась Тила, сжимавшая в руке небольшой мешочек. На голове её был венок из колосьев ржи и пшеницы, а на