– Полагаю, зависит от точки зрения. – Он поправил подол рубахи. – Мы всегда ведь можем уехать, и поэтому неважно, кто правит Кисией, но императрица…

Кочо вздохнул.

– Говори уже, парень.

– Мейлян взят чилтейцами, те, похоже, в свою очередь, уничтожены левантийцами, и один из них объявил себя новым императором Кисии. И еще… еще я слыхал, что кисианскую армию вел в бой не император Кин. То была императрица Мико. Дочь ее величества.

– Ее величество будет рада узнать, что она до сих пор жива.

Лечати поджал губы.

– Я совсем не уверен, что это так, поскольку битва проиграна. Потому я пока не сказал ее величеству.

Комнату заполнила тишина, и, несмотря на усталость, согнувшую мою спину, сквозь туман собственной боли до меня отчасти дошло, какие страдания ожидают императрицу.

– Так скажи ей, – ответил Кочо. – Лучше пусть узнает сейчас, чем потом.

– Но хозяин приказал нам ее не расстраивать, это может повлиять на ее состояние.

– Значит, не говори хозяину. Императрица имеет право узнать.

Лечати открыл было рот, чтобы возразить, но Кочо его оборвал:

– Проклятье, мальчишка, речь о ее дочери. Разве ты на ее месте не хотел бы узнать?

Молодой человек кивнул и взглянул на Саки.

– Госпожа?

Она кивнула, резко и коротко, и отвернулась, продолжив разбираться с работой. Лечати в сомнении еще постоял в дверях, а потом ушел по коридору. В следующее мгновение голос Кочо вывел меня из ступора.

– Теперь можешь пойти отдохнуть. Он до утра тебя не позовет. Возможно, и дольше. Когда хозяин в таком настроении, он непредсказуем. Однажды пропал на полгода.

Кочо рассмеялся, но я была не в восторге от перспективы так долго ждать. В таком подавленном состоянии я кое-как поднялась с кресла и, опираясь на палки и шаркая, как изломанная жизнью старуха, поплелась во тьму лабиринта, который теперь стал мне домом.

* * *

Я думала о побеге. Настолько серьезно, что обошла весь дом, исследовала все выходы, от дыр в стенах до внутренних дворов и дверей, запертых или маняще открытых, как будто звали бежать. Я также присматривала оружие, но встретила только коллекцию декоративных булав и два зазубренных серпа, брошенных в переходе ко Двору глициний. Я рассмотрела серпы – большие, незаметно не пронесешь.

Когда я вернулась в свою комнату и опустилась на циновку под кажущийся бесконечным стук ливня по крыше, уже смеркалось. Сезон дождей в Кисии и правда настолько отвратителен, как о нем говорили. Теперь во мне впервые шевельнулось нечто, похожее на восхищение местными, адаптированными к таким условиям одеждой и архитектурой. Народ годами борется с дождями подобной силы, с разливом рек и огромными кучами снега, и все же справляется не хуже чилтейцев. И я задумалась, удавалось ли это чилтейцам, которые когда-то здесь жили.

Свет медленно угасал, и комнату уже заполнили тени, когда кто-то постучал в дверь.

– Кто там? – спросила я и потянулась к клинку, которого у меня не было.

– Кочо, – услышала я приглушенный голос. – Принес поесть.

– А, входи.

Дверь сдвинулась, и Кочо неловко шагнул в комнату сквозь неширокий проем.

– Сидишь в темноте? – сказал он, прикрывая за собой дверь ногой.

– Когда я села, еще не стемнело.

Старик поставил поднос на циновку, и керамические посудины звякнули. Я не могла разглядеть, что там, однако нос почуял восхитительный аромат горячей еды, и в животе заурчало.

Порывшись в своем объемистом коричневом поясе, Кочо запалил длинный трут и прошел по комнате, зажигая фонари. Он принес рыбу с рисом, какие-то зеленые овощи и томленый персик, а рядом с подносом извергал завитки пара чайник. Мои недавно зародившиеся уважение и признательность к кисианскому образу жизни еще малость выросли.

– Как императрица Хана? – спросила я, увидев, что уходить Кочо не собирается.

Старик поморщился, щелкнул языком.

– Не особенно хорошо. Она очень тяжело приняла весть о дочери.

– Ничего удивительного. Теперь оба ее ребенка мертвы.

Я махнула рукой сквозь пар, не желая поднять взгляд.

– Да, я знаю, – ответил Кочо. – Только это не просто горе… ведь она обвиняет себя. У нее много поводов для сожаления.

Мне сказать было нечего, я ждала, когда он уйдет, но мгновения шли, а Кочо не сделал ни шага к двери. Молчание углублялось, становилось неловким, я уже хотела сказать, чтобы он уходил, но он вдруг произнес:

– У тебя есть много вопросов. Может, я ненадолго составлю тебе компанию?

Не успев сказать «нет», я уже согласилась – на ответы, не на его общество.

Кочо хмыкнул, опускаясь на колени с другой стороны подноса. Стола не было, но, несмотря на негнущиеся щелкающие суставы, Кочо устроился, как будто за столом, и начал разливать чай. Увидев, что чашек там две, я бросила на него резкий взгляд.

– Вижу, ты собирался остаться.

– Собирался. Знаю, ты птица стреляная, но никто из подопечных хозяина не проходит свой путь без усилий. И никто со знанием не родился. Он всегда говорит, что в этом проблема. Ведь никто не приходит сюда, понимая, что душа есть нечто большее, чем идея их религии. Может быть, знай они не одну лишь собственную веру, а и все остальные, то понимали бы, что так широко распространенное понятие не могло быть просто идеей.

Он тем временем наливал. Жидкость, льющаяся из чайника, казалась темнее чая.

– Это что? – спросила я, указав на варево в чаше.

– Жженый чай, – поднял брови он. – Это деликатес и стоит целое состояние, так что ты не морщи нос, пока не попробуешь. Я нашел здесь его запас, когда мы приехали в первый раз, и довольно долго ждал подходящий момент им воспользоваться.

– Неудачно выбрал, – усмехнулась я.

– Нет, удачно. – Он взял в руки свою чашу и устроился поудобнее – прислонился спиной к стене, опустив чашу к животу. – Знаешь ли, я обычно не ношу подносы с едой. Для подобных вещей я служу хозяину слишком долго, и я слишком стар, чтобы бегать по лестницам. Но тебе нести никто не хотел, потому попросили меня.

Я смотрела на еду, наполняясь гневом. Он считает, меня волнует, что они там думают обо мне?

– Согласился я вот почему, – продолжил он. – Ты родилась с двумя душами в одном теле, ну а я – с умением читать мысли, которые не произносят вслух. И я вижу ту Кассандру, которую видят все, но еще могу слышать другую, никому не знакомую.

Я смотрела во все глаза, и он улыбнулся так, что все морщины еще сильней смялись.

– Ты умеешь читать мои мысли?

– Да.

– Это просто нелепо, – сказала я, хотя все время чувствовала, как он это делает.

– Более нелепо, чем поднимать мертвых с помощью второй души, разделяющей с тобой тело? Или, может, менее?

Я не стала признавать, что он прав, и оставила реплику без ответа.

– Докажи.

– Ладно. Задумай слово. Или цифру. Или стишок. Что угодно.

– Идет. И о чем я думаю?

Меж его бровей появилась неглубокая складка.

– Примитивный лимерик про шмелей. Или цифра восемь. С двумя душами посложнее, но, я думаю, исходя из личности, могу понять, какая из загадок твоя.

Моей была цифра, но едва ощутимое тепло Ее радости помогло мне понять, что оба ответа верны. Я смотрела на старика – он отпил чай и вздохнул.

– Ты должна попробовать, пока теплый. Он неплох.

Я не прикоснулась к чаше, как и к еде.

– Как ты это делаешь?

– Читаю мысли? Сам не знаю. Я полжизни провел в попытках не делать этого и скрывать свои способности. Людей такое пугает.

– Но… как? Почему? – повторила я те вопросы, что жгли меня изнутри. – Почему ты это умеешь? Почему у меня две души? Не могу поверить даже, что говорю об этом. Что такое душа?

– Душа – это ты. Твоя личность, и опыт, и суть твоей жизни. Все нематериальное, что ты считаешь собой. Это твоя душа. Вот почему, даже когда Саки удаляет тебя из твоего тела, ты по-прежнему остаешься собой, только в ином месте, под другой кожей. Твое тело – оболочка, можно так сказать, физическая