* * *

До Льгова эшелон едва тащился по путям и больше простаивал на разъездах, пропуская вперед спешащие к фронту, нагоняющие грузовые составы и уступая дорогу встречному потоку порожняка и санитарных поездов. Льгов встретил штрафников вообще красным сигналом светофора. Эшелон сняли с дистанции и отогнали в тупик

Из вагонов никого не выпускали. Двери заперты на защелки снаружи и открываются только по необходимости нарядом конвоя. Как правило, один раз в день, в обед, когда штрафникам доставляется горячая пища и формируется сборная команда за кипятком и питьевой водой на вокзал.

Идут третьи сутки вынужденного простоя. Штрафники изнывают от бездействия. Атмосфера затхлого барачного заточения, когда люди, принужденные к долгому бесцельному общению в замкнутом спертом пространстве, смертельно устают и от маятного однообразия, и друг от друга, не знают, куда себя деть и чем занять, одних поражает глухой апатией, других, наоборот, заводит, ожесточает. Они цепляются к каждому ненароком сказанному слову, беспричинно злобятся. То и дело вспыхивают словесные перепалки, в которых каждый на свой лад представляет объяснение происходящему.

— Не ждут нас на фронте-то, не ждут… — пошуровывая в печурке, задумывается вслух дежурный истопник Кузнецов. — Разве ж везли бы эдак-то? Как на волах…

— Трофеев наши, видать, богато нахапали, — тотчас отзывается с верхних нар Боря Рыжий, — боятся, что мы все поворуем.

— Дурак ты, Рыжий, тебе бы только хапать, — урезонивает его чей-то язвительный голос снизу. — Там сейчас заградчики мобилизационный шмон навели, всех примаков повычистили и по штрафным распихали. Боятся, что бабы опять их по себе растащут. Гы-гы-гы! Наши вон спят и видят, как бы под юбки сигануть.

Павел, привалившись спиной к стенке вагона, наблюдает сквозь прикрытые веки за ординарцем. Тимчук, в кальсонах и сапогах на босу ногу, хлопочет над раскинутыми на коленях основательно повытершимися брюками. Накладывает на колени фигурные латки, вырезанные из шинельного сукна. По всему чувствуется, что иголка и портняжные ножницы для его сноровистых рук столь же привычны, как и ключ зажигания от «ЗИСа».

— Один раз сработаем, и до конца войны хватит, — Тимчук, любуясь мастерски подшитыми накладками, показывает их Богданову. — Хочешь — тебе тоже пристрочу. У тебя шинель длинная, сантиметров на десять укоротим, и на все хватит. И на задницу, и на колени.

Предложение кажется Богданову заманчивым, но шинель жальче, и он отказывается.

— С фашистов сниму, тогда и пришьем, — говорит он и возвращает штаны Тимчуку.

С правой стороны к Колычеву подсаживается Туманов. Вид загадочный, глаза бегают.

— Ротный, разреши я на толчок смотаюсь.

— Чего?!

— Толчок тут недалеко на площади. Ребята вот скинулись… Махры прикупить, хлеба. Когда еще в город попадем.

— И как ты себе это представляешь? — Про толчок Павел слышал от Ваняшкина, но ему даже в голову не приходило, чтобы вопреки строжайшему запрещению комбата сходить туда самому или послать кого-либо из солдат. Да и невозможно это сделать, будучи запертыми в вагоне снаружи.

— А ты пристрой меня к команде за водой. А я мигом. Никто и не заметит.

— Чей светлый ум до этого додумался?

— Коллективное творчество, — бурчит Богданов, отодвигаясь на всякий случай под защиту Маштакова.

Павел колеблется. Отпустить Туманова, конечно, можно было бы. Этот никуда не денется. Да и толчок рядом, на привокзальной площади. Смотаться туда-обратно — минутное дело. Но…

Комбат приказал не выпускать никого. Да и патрули повсюду, греха не оберешься. И он решительно отказывает.

— Нельзя!

— Нельзя? Это кому нельзя?! — поджимает обиженно губы Туманов. — Мне, что ли?

Я не зэк и не штрафник Я теперь сам для них гражданин начальник, а для майора — товарищ. У меня и справка есть. Ее зачем дали?

— Отпусти его, ротный, — вступается Богданов. — Ребята в очередь последними встанут. Пока суд да дело — успеет на толчок смотаться. А чё? Он же в погонах и с медалью. Натуральный гражданин начальник. Если на патрулей нарвется, скажет, что командир послал.

Соблазн велик. Туманов ведь в самом деле не штрафник и числится солдатом взвода охраны. А на постоянный состав приказ комбата вряд ли распространяется. Мужики между тем поискурились, поиздержались, не мешало бы пополнить запасы. Но риск все же велик И Павел повторяет отказ:

— Нет. Если что — комбат с обоих погоны снимет.

— Дак все равно теперь до боя недалеко, ротный. Двум смертям не бывать, одной не миновать. Где наша не пропадала…

— Я сказал — нет! Вопрос закрыт и обсуждению не подлежит, — отрезал Павел и улегся на свое место рядом с Махтуровым.

Туманов, что-то бурча под нос, тоже полез к себе на верхотуру и вскоре там затих.

Не прошло и часа, как снаружи послышались голоса, звякнула накладка, и тяжелая дверь поползла в сторону. Это лейтенант Ваняшкин с нарядом караула обходит роты, собирает команды за водой и кипятком.

— Ну, как, старшина, пополнение на губу есть? — Ваняшкин спрашивает не потому, что хочет знать, есть ли у Колычева кандидаты под арест, но командир второй роты ему симпатичен, и он не прочь поддерживать с ним дружеские отношения. — Если что — могу забрать заодно.

— Нет, у меня порядок

— Смотри, не стесняйся. У меня свободных мест полвагона. Как в плацкарте едут. Холодновато, правда…

У Колычева свой интерес:

— Не слышал, случаем, в штабе, куда путь держим?

— Чего не знаю, того не знаю. А вот что в Брянске баня будет — сто процентов. Помпохоз при мне туда заявку отправлял. Но когда туда такими темпами доберемся — неизвестно. Сколько отсюда до Брянска?

— Километров двести. А может, и больше.

— Похоже, опять на Воронежский фронт, то бишь Первый Украинский, правимся.

— Шепни, если узнаешь

— Ладно. Отряжай своих орлов за водой, а там видно будет…

В ожидании обеда штрафники пробавляются анекдотами. Заводила — штрафник Корнев из первого взвода. А его жертва — блатняк Боря Рыжий.

— Слышь, Рыжий, один блатной, такой же, как ты, пишет письмо домой, матери в деревню: живу, мол, мама, под крышей с парашей, получаю триста. Словом, пропадаю. А та ему в ответ: рада, мол, сыночек, что наконец за ум взялся. Большой привет и наилучшие пожелания твоей Параше. И как это можно пропадать, если получаешь триста. Христос с тобой! Нельзя ли и Ксюху возле тебя пристроить, хоть на сто пятьдесят…

Взрыв хохота заглушает последние слова.

— Смотри, Рыжий, как бы тебя лейтенант Ваняшкин на двести граммов не перевел. Он давеча что-то о тебе настойчивые справки наводил. Наследил, что ли, где?

— Ты, Шуля, правду или как? — пугается Рыжий. — Чего я ему сделал? Чистый я…