Уже рассматривая фотоконтроль, нам говорили: «Ну, вы наворотили!» Потом, на другой день, наземная разведка доложила, что в этом вылете мы уничтожили 72 танка, не считая другой техники. Очень результативный вылет, я бы сказал, выдающийся.

А.С. Что считалось боевым вылетом и изменялось ли это понятие в ходе войны?

Т. П. Не менялось. Боевым вылетом считался вылет с ударом по той цели, которая была задана. При обязательном подтверждении фотоконтролем. Фотоконтроля нет – удара по цели нет. А то вначале были такие времена, что какой-нибудь ухарь прилетал и заявлял: «Пропала вся Германия, а вместе с ней Европа».

А.С. На каждом самолете камера стояла?

Т. П. Обязательно. АФА (аэрофотоаппарат) – большая сложная машина, а в кабине командный прибор, ему задавалась программа на съемку. Хотя, задавай – не задавай, бомбы посыпятся, камера сама будет щелкать. И не захочешь, а результат будет зафиксирован».[118]

А вот Сухоруков задает этот вопрос летавшему на Пе-2 летчику морской авиации А.П. Аносову.

«А.С. Фотоконтроль на самолетах вашего полка был?

А.А. У меня почти все вылеты «с фотоаппаратом». Эта камера здоровенная была – размером с тумбочку и весила килограмм 50, если не больше. Ее в отсек вставляли сверху, без верхней крышки, потому как с крышкой она в люк не пролазила. Крышку потом отдельно устанавливали. Пленка в камере 40 см шириной. Как только я садился, ко мне бежали фотометристы скорее получить пленку. Камеры стояли не на всех машинах (такую бандуру таскать!), а обычно на одной-двух «пешках» из эскадрильи, чаще всего на самолетах третьего звена (у ведущего третьего звена обязательно). Если отдельным звеном летали, то тоже старались сделать так, что б хоть одна из трех машин была с камерой.

А.С. Скажите, по фотоконтролю насколько реально оценить эффективность удара?

«Бостон» А-20G.

А.А. Вообще результативность удара устанавливали не только по фотоконтролю. К фотоконтролю добавлялись доклады членов экипажей и доклады истребителей. Да и фотоконтроль у разных летчиков разный. Наибольшую ценность имеют снимки, сделанные камерами последней девятки. Там уже окончательно видно, как сработали, – виден результат. Обычно после удара по кораблям кадры камер трех эскадрилий монтируют, рассчитывают по времени так, чтобы были видны попадания от бомб всех трех эскадрилий. Ведь почему камеры установлены в машинах именно третьего звена? От бомб первого звена на воде остаются большие круги, от второго – круги только начинаются, от третьего – взрывы. Если правильно смонтировать, все очень хорошо видно. Если по цели попали, то вообще хорошо: взрывы – крен – почти утонула. Если по-настоящему попал, то цель тонет довольно быстро, особенно если корабль сравнительно небольшой, вроде БДБ (быстроходной десантной баржи). Если эсминец или транспорт, тогда, конечно, подольше. Вот тот транспорт на 12 тысяч тонн, который мы в Данцигской бухте подловили, так ведь и не утонул, успел на мель выброситься. Но, несмотря на фотоконтроль, крикуны были: «Мои бомбы попали!» – пользовались тем, что на пленке, как каждая эскадрилья или звено отбомбились, еще отличить можно, а вот, как каждый бомбардировщик – уже нет. У «бостонов» хорошо с фотоконтролем было – камера на каждый самолет. Так они в одиночку и летали. Подловит транспорт, даст ему торпеду в борт, кружок вокруг него сделает, сфотографирует, как у него корма или нос задрались, привезет снимки. Смотришь, 20 – 25 боевых вылетов сделает – уже Герой Советского Союза. Без фотоконтроля им потопленные не считали».[119]

Второе, что безмерно увеличивало риск «бомберов», это огромная плотность зенитной артиллерии у немцев, которая по ходу войны увеличивалась количественно и совершенствовалась качественно (чуть выше я уже писал, что две трети наших штурмовиков были сбиты зенитным огнем). У нас об этом мало говорят, возможно, и потому, что немецкие мемуаристы, ревнуя к славе Геринга, не упоминают немецких зенитчиков, организационно входивших в Люфтваффе, но сражавшихся плечом к плечу с немецкими сухопутными силами. Манштейн, описывая состав 6-й армии Паулюса, попавшей в окружение под Сталинградом, не упоминает о зенитной дивизии Люфтваффе, видимо, считая ее потерю несущественной. Мюллер-Гиллебранд, давая численность вооруженных сил Германии, выделенных для удара по СССР, ограничивается упоминанием только о 3,3 млн. человек сухопутных войск[120], и это число повторяют за ним и наши историки. А как же быть с 1,2 млн. войск Люфтваффе[121], основная масса которых была зенитчиками? Ведь, грубо говоря, трех солдат сухопутных войск прикрывал один зенитчик.

И как дополнительный повод отдать дань уважения советским летчикам и членам экипажей штурмовиков, бомбардировщиков, разведчиков и корректировщиков, отмечу, что немцы сохранили огромное преимущество в зенитной артиллерии до конца войны. К примеру, советский танковый корпус на 01.01.1945 года по численности личного состава был примерно равен немецкой танковой дивизии, превосходя ее штатной численностью танков и самоходных артиллерийских установок более чем в два раза – 270 против 115, но в числе зенитных орудий наш корпус уступал почти в четыре раза – 16 против 58.[122]

Из исторических работ и воспоминаний наших военачальников хорошо известно, что в 1943 году на Курской дуге наши войска перед наступлением немецких войск провели по ним контрартподготовку. Но ведь по логике требовалось, чтобы наша авиация одновременно отбомбилась и по немецким аэродромам. У нас об этом не вспоминают, а немцы пишут, что такая попытка с нашей стороны была сделана, но они ее отбили, поскольку немецкие войска под Курской дугой были прикрыты 19 000 стволов только зенитной артиллерии![123]Попробуй тут полетай над ними! Даже Рудель с ужасом вспоминает зенитный огонь защитников Ленинграда и Балтийского флота осенью 1941 года. Но там-то немцев встречали всего 1300 стволов[124]. При бомбежках Москвы немцы быстро перешли на ночные налеты, а ведь вначале на защите Москвы стояло всего 1044 зенитных орудия[125], а к декабрю это количество не доросло и до 2 тысяч.