Принесенную водку я вновь выливаю в стакан и выпиваю уже без всяких «ганьбэй!». Даже запивка не требуется – так хорошо идет на этот раз. Может, на меня опять пялится весь ресторан – народу заметно прибавилось, почти все столы заняты. Мне не до этого – я разглядываю свой стол: серые крошки пепла на скатерти, пара капель темного соуса, скомканные салфетки.

Закусываю курицей и арахисом, отодвигая палочками к краю тарелки крохотные красные колпачки перца – точно так же в армии черенком ложки выгребал из каши крысиное дерьмо. Сдается, что и меня все время кто-то отодвигает на задворки, ad marginem, и я не знаю, что с этим делать. Как шарик на резинке, бестолково мечусь туда-сюда, ударяясь и отскакивая, отбивая себе бока. Слева болит сердце, справа – печень, по утрам болит голова. Осталось подцепить какую-нибудь заразу у девок в массажном салоне, и можно размашисто креститься, показывая доктору больные места.

Я не знаю, не понимаю, почему случается именно так.

Мои мысли постоянно убегают в прошлое. Возвращаются в настоящее и снова откатываются назад, как вода у скалистого берега. То, обнажая, то пряча под шипящей пеной события прошлого.

Точно одинокий Робинзон, тронувшийся умом от нужды и неудач, я брожу по прибрежной кромке, ковыряю ногой песок, перелопачиваю его, просеиваю руками – в попытке понять, где случилась ошибка, надлом… Когда я успел стать антиподом царя Мидаса? Почему все, к чему я ни прикоснусь, в итоге превращается в дерьмо и почему я увяз в нем настолько, что успел обжиться, пригреться и вне его – чувствую себя неуютно?..

Ведь когда-то все было по-другому.

Совсем по-другому.

Взять хотя бы наше путешествие с Ли Мэй.

Короткая поездка на три дня, бегство из шанхайского стекла и бетона в провинциальный пригород.

Я помню каждую мелочь, каждую деталь. Порой мне кажется, что-то появилось позднее, рожденное моим воображением, но какая разница… Ведь я вижу все так, словно это было вчера…

…Вчера, провожая Ли Мэй до общежития, предложил куда-нибудь съездить. Неважно, куда. Легко и радостно согласилась. И вот – настало сегодня: вокзальная суматоха, толчея; сумки, баулы, пакеты; хаос толпы, людское море; мусор на полу, пыль в воздухе; гомон, трели свистков; пуговицы на мундирах распорядителей, красные повязки на рукаве; запах табачного дыма, еды…

Идут, бегут, сидят, курят, едят, прихлебывают из термосов, ругаются, смеются, плюют на серый каменный пол.

Смуглые лица, морщины, темные пальцы, коротковатые брючки, стоптанная обувь.

Очередь в кассу. Два билета, туда и обратно.

Зал-накопитель. Пластиковые ряды кресел. Бегущая строка красных иероглифов.

Снова людское море – войско Чингиз-хана на привале.

Скука поз, пустое любопытство глаз.

В моей руке узкая ладошка Ли Мэй. На плече – рюкзаки: мой, цвета хаки, почти пустой; ее, ярко-красный, набит под завязку, на лямке болтается кролик Банни.

Объявление. Толпа течет к распахнутым дверям.

Перрон. Одинаковый во всех странах мира запах, уже не вокзальный – станционный.

Серое небо, меланхоличная шанхайская изморось, тусклый отсвет рельсов. Белый силуэт скоростного поезда, лиловая форма проводниц.

Просторный вагон, мягкие кресла, рюкзаки на полке.

Ли Мэй у окна, я ближе к проходу.

Мелодичное объявление по-китайски, следом скороговорка на английском. Вокзальный пейзаж за окном. Мелькают, смазанные скоростью, серые заборы, низкие постройки, пустыри, голые деревья и вечнозеленые кусты.

Я наклоняюсь к Ли Мэй. Она прижимается ко мне, закрывает глаза. Я целую ее в мочку уха, в шею.

Ее волосы собраны в хвост. На резинке желтая пластиковая пчела.

Проводницы везут по проходу тележки с напитками.

Через час мы приезжаем в Сучжоу.

На местном вокзале Ли Мэй отправляется на поиски туалета. Я жду на вокзальной площади, рюкзаки возле ног.

В Сучжоу – солнце.

Отмахиваюсь от старух-продавщиц. Хриплые голоса: «Инглис мап, инглис мап! Хэлоу-хэлоу!»

Возвращается Ли Мэй. Минут пять мы стоим, обнявшись. Глажу ее волосы.

Пространство будто расступается: вокруг полно людей, но мы – одни.

Вторая неделя весны, светлое небо, мягкое золото вечернего солнца.

Идиллию нарушает попрошайка с железной миской в руках. Гремит мелочью и жалостно морщит темное лицо.

Поднимаю рюкзаки. Стоянка такси, желтые перила ограды. Снова табачный дым, бензиновая гарь. Хаотичная очередь, мы обходим ее и садимся в первое же такси. Никто не возражает.

Ли Мэй называет адрес. Таксист тараторит всю дорогу. Я не понимаю ни слова – диалект совсем другой.

Широкие улицы, невысокие дома. Муниципальные автобусы, таксисты-велорикши.

Велосипедисты. Белые каски полиции.

Зазеленевшие ивы у каналов. Миниатюрные мостики. Размашистые, выпуклые иероглифы над ресторанами. Каменные львы. Блеск витрин. Солнце.

Ли Мэй кладет мне голову на плечо – волосы пахнут яблоками. Я беру ее за руку, она крепко сжимает мои пальцы.

Напротив нашей гостиницы – буддийский храм. Из окна я вижу его темную крышу. В номере прохладно. Ли Мэй возится с пультом от кондиционера. Куртку и джемпер она сняла. На ней белая футболка и светлые джинсы.

Встаю из кресла и задергиваю тюль на окне.

– Иди ко мне…

…Мы лежим поверх одеяла. Кондиционер гонит теплую волну воздуха. Душно. Я хочу его выключить, но пульта под рукой нет.

Наша одежда свалена на пол. В номере сумрачно, наступает вечер.

Вдруг понимаю, что очень голоден.

Ли Мэй прижимается к моей груди: ее волосы распущены, желтая пчела улетела вместе с резинкой.

Ли Мэй водит кончиками пальцев по моему животу, по бедру.

– Он отдыхает?.. – вопросительно-утвердительно.

– М-гу… – расслабленно отвечаю я.

Приподнимаюсь и целую ее затылок. К яблочному запаху прибавился сигаретный – мой. Провожу рукой по спине: кожа гладкая, теплая. Шелковистая, как любят говорить поэты.

Гибким движением Ли Мэй забирается на меня верхом. Встряхивает головой. Упирается мне в грудь ладонями, наклоняет голову – ее волосы щекочут мое лицо – касается меня губами, пересохшими от поцелуев.

Шепчет в ухо:

– У… всех иностранцев… такой… большой?

Смущенно утыкается мне в шею.

Легонько шлепаю ее по заду.

– Все китаянки такие любопытные?