Запахивая плащ и собираясь назад, во дворец, я увидела ясно свою жизнь: какой она была и какой будет. Одиночество, оторванность от мира, пустота. Мне было всего двадцать лет, самый расцвет сил и красоты. Я ведь так и сказала Людовику: молода и полна жизни. Но на ложе моем царил холод, я была почти невинна, хоть и мужняя жена, а тело мое горело в огне неудовлетворенных желаний. Похоже, я могу превратиться в такую же тень человека, как и Людовик. Должна ли я прожить подобным образом до самого конца — тенью при дворе теней, где у меня почти нет друзей, а враги не дремлют и готовы использовать любое оружие, какое только можно обратить против меня? Еще никогда я не видела свою уязвимость так ясно. Нет, уж не зачать мне то дитя, которое заставило бы врагов моих умолкнуть. Аквитания так и не получит правителя, в жилах которого текла бы моя кровь.

На минуту я замерла под холодными сводами собора и сделала свой выбор в ответ на то, что выбрал мой муж.

— Да, Людовик, я стану жить так, как сама сочту нужным, — столь громко я повторила свое заверение, уже сделанное ранее, что в пустоте огромного собора голос отдался гулким эхом. — Стану жить, как я хочу, и провались ты ко всем чертям!

Потом я уже почувствовала себя не столь уверенно. Велела удалиться своим дамам, даже рассудительной Сибилле Фламандской, а сама повалилась на ложе, жалея, что нет рядом со мной Аэлиты, которая умела меня утешить — впрочем, даже ей не смогла бы я поведать о тех страданиях, которые навалились на меня тяжким грузом.

— Что же мне делать? — в отчаянии спросила я Агнессу, когда та пришла помочь мне одеться к ужину.

— В каком смысле, госпожа? Если вы о непонятных пристрастиях его величества, тогда думаю, вы не очень-то можете что-нибудь с этим сделать.

Говорила Агнесса, как всегда, отрывисто, а знала обо всем, что происходит вокруг.

Я отвернулась, чтобы не смотреть на нее.

— У меня больше нет мужа.

— Так заведите любовника, — шепотом произнесла Агнесса.

У меня голова пошла кругом. Любовника?

— Этого я не могу.

— Отчего же? Вы любите Его величество?

— Нет.

— Ну, значит, и препятствий никаких нет. Вы что, так и будете сгорать от желаний? А Его величество не тот человек, который способен зажечь настоящую страсть.

Губы ее искривились от того же презрения, которое захлестывало меня.

— Мне не случалось гореть желанием, — вздохнула я.

— А я утверждаю, что вы лжете, госпожа, — сказала Агнесса с ехидной усмешкой. — Готова поспорить, от него под простынями столько же толку, сколько и от евнуха, а вот ваши певцы-южане способны воспламенить любую женщину своими вздохами, томными взглядами и нежными словами.

Я неуверенно заерзала на краешке ложа.

— Хотите дожить до конца дней своих, так ничего и не узнав, ничего не изведав?

— Не хочу, — ответила я вполне откровенно.

— Тогда действуйте, — сказала на это Агнесса таким тоном, словно я уже приняла решение. Я возмутилась.

— Да откуда же мне знать, Агнесса, что другой мужчина не окажется таким же? Может, вся загвоздка во мне самой.

— Вы — женщина очень красивая и страстная, — фыркнула Агнесса.

— Но я никогда еще не испытывала страсти.

— А у вас еще и не бывало такого мужчины, как надо. Что ж, так и сойдете в могилу, не изведав, какие удовольствия сулят объятия мужчины и его чресла? Заведите себе выносливого любовника, моя госпожа, вот что я вам советую.

Я зарылась лицом в подушку, совсем как Людовик.

— Ступай прочь!

События в Витри нам еще аукнулись. На нас без предупреждения свалился Бернар Клервоский. Несмотря на нездоровье, вследствие которого он за последние месяцы превратился в сущие кожу да кости, этот святой, едва его нога ступила к нам во дворец, тотчас потребовал, чтобы Людовик его принял. Сколь бы ни был он слаб, но времени не терял ни минуты и набросился на Людовика в присутствии всего двора. Должно быть, он хотел так потрясти короля, чтобы тот вышел из жалкого состояния кающегося грешника. На этот раз не на меня был направлен его яростный гнев, и я даже сочувствовала аббату.

Я сидела на троне рядом с Людовиком — бледным, с застывшим лицом, наряженным по случаю визита святого аббата в длинную, до самых пят, рубаху (хотя я углядела краешек власяницы в вырезе у шеи). Среди придворных, стоявших с постными физиономиями, он выслушивал резкие обличения Бернара.

В них, собственно, не было ничего нового, разве что аббат говорил до неприличия прямо. О чем это думал Людовик, когда затевал войну — кстати, совершенно ничем не обоснованную против Теобальда Шампанского? И разве так поступают короли-христиане; убивают всех подряд, жгут, рушат храмы, точно заядлые разбойники с большой дороги? Теперь пришло время королю оставить Витри-на-Марне в покое и обратить все помыслы на управление своим государством. Долг короля — держать в руках бразды правления, а не сжимать судорожно молитвенник с утра до вечера и с вечера до утра. Даже аббату Сюжеру досталось. Бернар перемыл ему все косточки за то, что тот не сумел подать Людовику добрый совет, — а затем святой снова обратил свои шипы против короля.

— Что убедило вас поддержать Вермандуа в этом деле с женитьбой? Вы позволили своей жене вести вас по тропе бедствий. — Каждое слово обвинений Бернара сочилось отвращением. — Вы допустили, чтобы Рауль Вермандуа водил вас на сворке. Стыдитесь, Ваше величество! Вы должны…

— Умолкни!

Придворные в страхе затаили дыхание. Как и я. Не припоминаю, чтобы мне до тех пор приходилось слышать, как Людовик столь властно повышает голос.

— Хотите заставить меня замолчать? — резко спросил Бернар.

— Хочу! И заставлю! Водил на сворке? Вы преступаете Границы дозволенного, господин мой аббат! — Людовик подался вперед, вцепившись руками в колени. — Вы что, моя совесть?

— Богом клянусь, немного совести вам бы не помешало! — Аббат Бернар не собирался отступать ни на полшага.

— Со мной вы не будете говорить в подобном тоне. — Людовик вскочил с места и быстрыми шагами устремился вперед, словно собирался ударить аббата. — Я же буду поступать, как сочту нужным. Я здесь король!

— Тогда и ведите себя, как король, пред лицем человеков и Господа Бога, — загремел в ответ Бернар. — Именем Божиим говорю! Отчего старались вы изо всех сил ублажить женщину, которая дана вам в жены? Разве не видели исходящей отсюда опасности? Что побудило вас осуждать кровосмесительную связь Вермандуа с его первой женой?

— Да ведь это противно законам церкви, — прорычал Людовик. — Противно Богу.

— Глупец! Глупец, блуждающий во тьме! — Глаза Бернара метали молнии. — Надо же — привлекать внимание к смешению крови! Тогда как и вы сами состоите со своей женой в запретной степени родства. Кровосмешение — дело очень опасное. Одному (провались он в преисподнюю!) аукнется, другому (трижды провались он!) откликнется!