Грибоедов прокашлялся и поднял выцветшие голубые глаза на Андрея.

– Я тогда, конечно, подумал, что она преувеличивает: да, ребенок глух эмоционально. Да, очевидно, склонен к садизму. Но убийство… А мать Славика вдруг спросила: «А вы заметили, как он общается с другими детьми?» Я покачал отрицательно головой – Славик, как мне казалось, пользовался популярностью у одноклассников. «Да, – подтвердила Сидюхина. – Другие дети к нему тянутся. Поначалу. Он неглупый. У него повадки лидера. Но он продолжает линию, начатую еще в детсаду, просто с возрастом стал изощреннее… Выбирает жертву и начинает организованную травлю. Сколько Слава учится в вашей школе? Всего пару месяцев… Первый месяц он, как сумасшедший, накинулся на математику – отец был счастлив. Собственно, мы для этого его к вам и привели. Чтобы отвлекся от своих паскудств. Мы это уже проходили. С детства покупали ему все, что душе угодно: фотоаппарат и все к нему растворители, потом конструкторы, набор «Юный химик»… Но надолго его не хватит, я знаю. Уверена, что половина класса его уже ненавидит. Скоро возненавидит и вторая. Максимум в ноябре нам снова придется менять школу. – Сидюхина кивнула обреченно, явно своим мыслям. – Не тратьте на него время, – закончила она. – Поверьте мне, я все перепробовала. И била его, когда отец не видел, и кричала, и плакала, и умоляла. Все без толку…» Она ушла. А я, знаете, в те годы еще верил в воспитательный процесс… – Грибоедов развел руками.

Андрей спросил:

– А что, не стоит?

– Почему же? Воспитание – отличная штука. Но генетика перебьет любую педагогику, вы уж мне поверьте. У меня сорок лет опыта…

– Так чем же дело кончилось с Сидюхиным? – поторопил его Андрей: на часах было уже десять вечера, и он очень устал.

А Грибоедов вдруг будто сжался в размерах и опустил глаза.

– Я очень виноват, – сказал он.

Андрей выпрямился на стуле: вот оно, ради чего он сюда пришел!

– На следующей неделе после того, как я поговорил с матерью Славика, ко мне заявилась математичка, женщина лет сорока, отличный специалист, сухая, строгая, знаете, старой закваски. Она объявила, что хочет уйти из школы, и виной всему – Слава Сидюхин. Что-то такое он ей сказал – математичка отказалась поделиться, но, очевидно, на тему женской ее невостребованности… Настолько болезненное, что довел до слез. Это ее-то! Которую мы держали за самого жесткого педагога на всю школу! И я понял: надо действовать. Пару ночей не спал, решая, как приступить к задаче. Ведь мать действительно, наверное, все перепробовала. Но сердечная тупость… А с другой стороны, явный потенциал в точных дисциплинах… В общем, я начертил пару графиков, которые и представил Сидюхину после уроков. Он ожидал от меня критики, а я был расслабленно прохладен. Ни слова о математичке. На одном графике я начертил его эмоциональное развитие, на другом – интеллектуальное. «Видишь, – сказал я ему, – по второму показателю ты один из лучших в классе. А по первому тебя может обогнать любой первоклашка. Ты откровенно недоразвит». Он, помню, поглядел на меня искоса, ухмыльнулся: «А мне и так хорошо». «Это пока, – кивнул я. – Пока ты не начал интегрироваться по-взрослому в социум. Ты же не собираешься жить на Северном полюсе? Любишь вкусно поесть, хочешь попутешествовать?» – «Ну», – нахмурился он. «Для этого нужно зарабатывать деньги. А работать тебе придется в коллективе. Понимаешь, к чему я клоню?» – «Я должен подтянуть эмоциональное» развитие?» – «У тебя не выйдет», – сказал ему я. «Это почему же?» – «Не хватает ферментов в твоей умной башке, очевидно. Что-то врожденное». – «И что же делать?» Он расслабленно качал ногой, но я понял, что смог его заинтересовать. «Компенсируй эмоции за счет ума». – «Как это?» «Ты вот не понимаешь метаний Раскольникова, это действительно трудно, если ничего не чувствуешь. Но ты можешь понять, как расположить к себе людей». – «В смысле?» – «Что нужно сделать, чтобы от тебя не шарахались при ближайшем знакомстве, как от слизняка?» Он задумался: «Что?» – «Помогать. Говорить приятное. Показывать свое участие. Наконец, просто слушать…» – «Это все?» – «Нет. Но для начала, в качестве тренировки эмоционального мускула, вполне достаточно. Попробуй решить такую задачку и посмотри… Понравится ли тебе нравиться?»

Грибоедов снова замолчал, а потом закончил, уже очень тихо:

– Ему понравилось. Даже очень. В следующем году он стал любимчиком учителей и самым популярным мальчиком класса, что, согласитесь, редкое для школы сочетание. Он подтягивал неуспевающих, расточал комплименты, вступался за тех, кого совсем недавно травил. И я был очень горд своим вмешательством, старый дурак. Мы с ним были даже близки – как, знаете, Пигмалион со своей Галатеей. Он звонил мне, чтобы поделиться своими успехами: вот он прошел собеседование в престижную компанию и отлично продвигается по службе, вот влюбил в себя девочку из хорошей семьи, а вот какой он отличный отец. Но со смертью его матери… я стал чувствовать свою ответственность, что ли. Видите ли, я остался единственным, кто знал его истинное лицо. Знал, но молчал. Более того, способствовал тому, чтобы он спрятал его под приятной, вполне человеческой маской. И когда его преступления вышли наружу, все эти страшные смерти в огне, я понял, что это всё – моя вина. Если бы не я, он бы выдал себя раньше. Его удалили бы от общества, и он не смог бы совершить того, что совершил, понимаете? – Старик поднял на Андрея виноватые близорукие глаза.

И Андрей не знал, как его успокоить.

– Вы не могли бы дать мне фотографию класса, где есть Славик? – спросил он вместо слов утешения, которых так ждал старый учитель.

* * *

Он вошел в квартиру вместе с сержантом, пообещав ему, что это последний этап перед походом в ресторан. Котов хмуро кивнул: последний-то последний, только кухню закроют – и все, так и не придется с шиком отужинать. Весь день он провел в машине, разъезжая со странным московским капитаном по следам покойника, и, по его словам, отсидел себе пятую точку.

Поэтому Андрей решил, что в квартиру родителей Сидюхина может пойти вместе с молодняком. На лестнице разъяснил Котову задачу: официально квартира давно пустовала. Их цель – найти возможные следы недавнего пребывания там…

– Почившего пиромана? – поддел его сержант, а Андрей невозмутимо кивнул:

– Или еще кого.

– Ладно. – Сержант послушно поплелся за ним по заплеванной лестнице.

Облупленные стены, выкрашенные зеленой краской, были украшены множественными надписями. На каждой лестничной площадке за хлипкими дверями – район был скверный, окраинный – гундел телевизор. На нужном этаже Андрей проверил замок. Дверь квартиры, обитая дерматином, явно не вскрывалась насильственным путем.

Отворив ее, Андрей нащупал в темноте выключатель – под потолком загорелась слабая лампочка в желтом абажуре. Пол коридора в елочке дешевого паркета был пыльным, воздух затхлым. Сержант выразительно посмотрел на Яковлева: мол, что я говорил?

Но Андрей упрямо прошел вперед:

– На тебе кухня и туалет с ванной. На мне – комнаты и коридор.