– Товарищ генерал-полковник! Срочная телефонограмма: президент ждет вас в Кремле!

Немая сцена, как в «Ревизоре». Степан Николаевич еще не успел отойти от пережитого изумления, а Гончаров сказал ему как ни в чем не бывало:

– Это как раз по твоему вопросу, Степа. Что доложить президенту? Ты согласен или нет?

Если бы у Степана Николаевича было время на раздумье! Но ответ-то надо было дать прямо сейчас, через секунду. И в эту секунду перед его глазами пронеслось все: и прожитые годы, и его трехкомнатная квартирка в пятиэтажке, где их жило аж семь душ, и те дрязги, что случались на работе, и вдруг выяснилось, что хорошего-то ничего и не было и не будет, если… И ведь надо только решиться, а почему бы и нет? Если Серега, дворовый хулиган и дебошир, выбился в генерал-полковники и аж в шестирежды… в шестикратные… тьфу! Ну как же правильно-то?.. В общем, в герои, то он-то, он, доктор наук, почему не может? Ну подумаешь – Америка! Тоже ведь думали – гигант, а вон как им в Третьей мировой накостыляли!

– Я согласен! – выдохнул Степан Николаевич.

Светка заскулила от восторга и закрыла лицо руками.

Я на всякий случай сделал зверское лицо, но сам едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Замерший у столика актер выпучил глаза, а у самого лицо побагровело. Еще секунда – и засмеется. Как попался-то доктор наук! Ну почему мы все такие рассудительные и умные только до тех пор, пока нам не посулят что-то особенное?

– Я знал! – с чувством сказал Гончаров и панибратски хлопнул по плечу будущего президента Соединенных Штатов Америки. – Молодец!

Он поднялся. Я по переговорному устройству распорядился, чтобы к ресторану подали лимузин. Отъезд Гончарова должен был выглядеть эффектно.

Они обнялись – засекреченный космонавт, победивший в Третьей мировой войне, и будущий американский президент.

– Уходим по одному, – сказал Гончаров. – Прощай. Уже, наверное, и не свидимся.

Его снова ждал Марс. Покоренная планета, которую ему предстояло обживать.

– Ты там поосторожнее, – напутствовал героя Степан Николаевич.

– И ты, Степа, тоже.

Гончаров вышел, оставив своего гостя в одиночестве. Сейчас лимузин умчит секретного космонавта, и сразу после этого наш человек проводит Степана Николаевича до дверей.

Оператор скосил на меня глаза. Я показал ему жестом, чтобы он пока продолжал съемку.

И тут раздались выстрелы. Там, на улице. Самая что ни на есть настоящая автоматная очередь. Я замер. А выстрелы загрохотали вновь. Тогда я бросился наружу. За мной мчался Демин.

Лимузин не успел отъехать. Через изуродованное выстрелами лобовое стекло я видел водителя. Стреляли, наверное, в упор, и весь салон был забрызган кровью.

А Гончаров даже не дошел до машины. Он лежал на пыльном асфальте, неестественно скорчившись, и под ним растекалась, стремительно увеличиваясь в размерах, кровавая лужа. Пули легли кучно, растерзав ему грудь, но убийцам этого, видимо, показалось мало, и они выстрелили Гончарову еще и в голову – прямо в лоб, чтоб наверняка. Контрольный выстрел. Так убивают настоящие профессионалы.

Из прокуратуры на место событий примчалась целая бригада. К тому времени приехавшие первыми милиционеры успели взять у нас показания. Ничего особенного мы им не рассказали – выстрелы раздались, когда все находились внизу, в подвальном помещении, а когда мы выбежали на улицу, убийц уже и след простыл. Почти сразу после случившегося вокруг расстрелянного лимузина собралась толпа зевак, но среди них не обнаружилось никого, кто видел бы, как произошло убийство. Ни единого свидетеля. Теперь милиционеры прилагали немалые усилия, оттесняя любопытных.

Прокурорские работники провели нас в ресторан. Со стола, за которым каких-нибудь полчаса назад сидел несчастный Гончаров, до сих пор не убрали столовые приборы, и на тот стол не было сил смотреть – так тяжело всегда воспринимается то, что связано с недавно умершим.

Степан Николаевич, бледный как полотно, забился в самый угол и смотрел на хозяйничающих в ресторанном зале людей остановившимся взглядом. Для него сегодня было слишком много потрясений. Сначала он едва не стал президентом Соединенных Штатов, потом погиб друг его детства. Будь моя воля, я незамедлительно отправил бы Степана Николаевича домой, предварительно вколов ему что-нибудь успокоительное, но прокурорские имели на этот счет собственное мнение, и Степаном Николаевичем занялся один из членов следственной бригады.

А нашим собеседником оказался не старый еще, с умным и неназойливым взглядом человек. Он назвался следователем Ряжским. По его просьбе я рассказал о том, как все было. Он слушал молча, ни разу не перебил рассказ своим вопросом и даже почти не смотрел на меня.

– Убитые – кто они? – спросил Ряжский, когда я закончил. – Это ваши люди?

– Водителя мы наняли вместе с лимузином.

– Значит, не ваш?

– Получается, так.

– Через какую фирму вы заказывали лимузин?

Демин, который как раз этим и занимался, продиктовал реквизиты фирмы. Ряжский аккуратно записал в свой блокнот.

– А второй?

– Второй наш, – сказал я. – Мы вели съемку, он в ней как раз участвовал.

– Он артист?

– Не совсем.

Я рассказал историю появления Гончарова в нашей съемочной группе.

– Значит, раньше вы его не знали? – уточнил Ряжский.

– Нет.

– И кто он такой – тоже не знаете?

– Он грузчик.

– Грузчик? – изогнул бровь дугой Ряжский.

– Да, – подтвердил я. – Из овощного магазина.

– Сведения точные?

– Вполне. Мы всегда собираем информацию о людях, которых готовимся разыграть перед объективом скрытой камеры.

– Что за магазин? – спросил следователь. – Где находится?

Я рассказал. И эти сведения он тоже записал в свой блокнот.

– Какие функции этот Гончаров выполнял в вашей группе?

– Конкретных обязанностей не было.

– Что-нибудь по финансовой части?

– Нет-нет.

– Обеспечение безопасности?

– Вы не поняли, – вмешался Демин. – Он, в общем-то, был никто. Так, прилепился к нам.

Ряжский вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул утвердительно.

– Он очень хотел поучаствовать в съемке, – пояснил я. – Мы ему это обещали. Он помогал нам, конечно, но в очень незначительных вопросах. Куда-то съездить, поучаствовать в подготовке места будущей съемки – только и всего.

– Значит, о мотивах убийства вы ничего не можете сказать?

– Нет.

Ряжский внимательно посмотрел на меня, будто пытался определить степень моей искренности. Я выдержал его взгляд.