* * *

В конце сентября, когда бушевало позднее бабье лето, Альбину выписали из больницы. Она позвонила Наде уже из дома и говорила с ней ласково и спокойно. Потом позвонила Лиля.

– Альку выписали, ты знаешь, – деловито сообщила она.

– Да, знаю... Мы с ней говорили час назад.

Лиля потрясенно замолчала, а потом произнесла торжественно:

– Наша Альбина – святая. Она простила тебе такое...

И тут в первый раз за довольно долгий промежуток времени Надя наконец вспомнила о том, что уже давно ее мучило и не давало покоя.

– Лиля, ты не хочешь со мной встретиться?

– Сейчас? Ну, не знаю... Адам должен завтра утром приехать, а на сегодня я записана к парикмахерше. Слушай, Шелестова, я у себя нашла несколько седых волос – ужас, ужас...

– Что ты хочешь, бальзаковский возраст, – философски произнесла Надя.

– Ты спятила – мне всего тридцать! – возмутилась Лиля.

– А ты, Лосева, двоечница, классики не знаешь! Бальзак написал роман «Тридцатилетняя женщина» – как раз про этот самый возраст.

– Да ну...

– Я тебя уверяю! Другое дело, что в его времена люди старели раньше, быстрее. Теперь бальзаковский возраст наступает гораздо позже – лет в сорок, а то и в пятьдесят...

– Вот видишь!

– Все равно, Лиля, заезжай ко мне после твоей парикмахерши, поболтаем. У меня и бутылочка винца есть, красного, сухого...

Надя хорошо знала, чем можно соблазнить Лилю, и хладнокровно пользовалась этим.

Лиля прибыла вечером, в простеньком свитере и джинсах (демократичные идеи от известных кутюрье), благоухая средствами для ухода за волосами. Выглядела она чудесно, правда, с порога принялась ругать свою парикмахершу.

– Гулька – зараза и сволочь! Сверху срезала сантиметра два лишних, а сзади, наоборот, какие-то хвосты оставила... – затараторила Лиля и стала вертеться перед зеркалом, висевшим в Надиной прихожей.

– Лиля, да все в порядке...

– Нет, ты не понимаешь! Привыкла вечно с каким-то хвостом ходить, а вот я могу только с распущенными волосами... Кстати, ты видела, какие я ботинки для осени прикупила?

– Можешь не снимать – они у тебя, пожалуй, будут чище, чем мой пол, – одобрительно кивнула Надя.

– Ну да, я только что из машины, по улицам в них и не ходила совсем...

Надя не могла приступить к задуманному разговору сразу, она медлила и сомневалась – не хотелось нарваться на ложь. Следовало сначала усыпить Лилину бдительность и только потом, медленно, постепенно, не дав опомниться, вывести подругу на чистую воду.

– Ты как, закончила с тем переводом? – спросила Лиля, проходя на кухню. – О, вот и винцо... Мне только рюмочку, символически – я же за рулем как-никак...

Надя налила вино в бокалы.

– За что?

– За нашу дружбу, само собой... – засмеялась Лиля. Они чокнулись.

– О чем ты спрашивала? Ах да, о переводе... Да, закончила, и меня уже новой работой загрузили. Дали второй роман этого Клапке. «Гибель вселенной» называется.

– Что-то астрономическое? – поинтересовалась Лиля, закусывая вино ломтиком сыра.

– Нет, художественный текст... Гибель вселенной – это в переносном смысле.

– А-а, вот оно что!

– Кстати, говорят, что Клапке в Москву скоро приедет, – задумчиво произнесла Надя. – То ли наше издательство его пригласило, то ли русский ПЕН-клуб – я пока точно не знаю... Но в любом случае придется с ним встретиться.

– Он женат? – быстро спросила Лиля. – И лет ему сколько? Может, он старик, из которого песок сыплется...

– А это-то тут при чем?

– Господи, Надька, а вдруг вы друг другу понравитесь, и все такое...

– Ну тебя!

– Нет, Шелестова, я вполне серьезно!

– Послушай... – нерешительно произнесла Надя. – А как у вас с Адамом дела? Помнишь, Зина Трубецкая что-то намекала о дочери какого-то бизнесмена...

– Зинка – известная сплетница! – отмахнулась Лиля. – Я потом говорила с Адамом... Все эти слухи о нем и Дарине Мардарьевской – чушь и ерунда. Он меня любит, а остальное...

Лиля выглядела веселой и беззаботной. Может быть, даже чересчур беззаботной. «Нет, все-таки она его ревнует», – подумала Надя.

– У вас есть прозвища? – неожиданно спросила она. – То есть вы как-то называете с Адамом друг друга, когда вы одни? Кошечка, зайчик, пупсик...

– Фу, какая гадость! – засмеялась Лиля. – Ужасное мещанство! Нет, я называю Адама иногда на польско-литовский манер – Адысь.

– А он тебя? – стараясь сохранять невозмутимость, спросила Надя.

– Ну... – Лиля пожала плечами. – Мое имя – Лилия – дает повод придумать множество производных от него. Лола, Лала, Ляля, Лили... Честно говоря, они мне не нравятся, тоже кажутся какими-то мещанскими. Пусть будет единообразие... И я поэтому обычно говорю мужчинам – называйте меня Лулу, если уж вам так хочется придумать что-то уменьшительно-ласкательное... Лулу – это ведь звучит вполне прилично, без излишней претенциозности, да?..

– Да, – сказала Надя. – Лулу...

Лулу! Все-таки – Лулу!

Адам назвал Лилю этим милым богемным прозвищем – Надя не ослышалась тогда, когда заезжала к ней за деньгами для Альбины. Лулу – так обычно называют Лилю другие мужчины, ее мужчины. Она сама только что сказала... А этот странный разговор, обрывок которого Надя подслушала, прячась в кустах больничного сада... «Она могла догадаться!» – с досадой сказала Лиля, обращаясь к Рае. А Рая ей ответила: «Она у нас вроде блаженной, очевидных вещей не замечает... Я никому не рассказывала, я целый год терплю». – «У этой истории срока давности нет», – напомнила ей тогда Лиля.

Ну да, Надя не должна узнать, что год назад сделала Лиля... «Встречаться с чужими мужьями нехорошо!» Действительно – нехорошо. Надя была виновата перед Альбиной. И Лиля тоже была виновата – перед Надей. Встречаться с чужими мужьями нехорошо... Лучшие подруги не должны позволять себе подобных вещей... А Лиля была любовницей Прохорова...

– Надька, ты о чем так напряженно думаешь? – засмеялась Лиля.

– Что? – Надя вздрогнула. – Так, ни о чем.

– Ладно, давай еще по рюмашечке! За дружбу мы уже пили, теперь давай за здоровье. Здоровье, знаешь ли, никогда не помешает...

И его письмо, которое Надя нашла случайно в шкафу, еще в июле, было к ней. Что там было написано? Что-то вроде – «Лу-лу, обойдемся без лишних слов, мы чужие с самого начала, это игра в любовь, это имитация страсти...» – и прочее в том же духе. Прохоров тоже обращался к Лиле Лосевой – Лулу. Надя, глупая, наивная Надя (недаром Рая сказала про нее – «она у нас вроде блаженной!»), решила тогда, что Прохоров адресовал это письмо ей и своим Лу-Лу или Лулу намекал на ее, Надину, манерность. Вот вам и звуковой мусор! Прохоров писал вовсе не ей, а Лильке, это же очевидно!