Сэм спустился в кухню и обнаружил там Мими, звонящую по телефону, и Филиппа, стучащего пальцами по клавиатуре.

— Послушай-ка, Сэм, — предложил он и начал переводить прямо с экрана: — «Миллионер, подозреваемый в похищении человека, согласен сотрудничать с полицией. Попытка бегства на вертолете. Прекрасная жертва спасена». — Он поднял глаза на Сэма. — По-моему, недурно для заголовка. Как тебе? Мими пытается дозвониться редактору. Ему должно понравиться. И полиции тоже. Хорошие отзывы прессы им не помешают.

Филипп жестом отогнал Сэма и снова принялся терзать клавиатуру, издавая время от времени удовлетворенные возгласы. Он едва заметил, как Мими положила трубку и подняла кверху большие пальцы.

— Ему понравилось, — доложила она, — но сначала придется отдать статью в юридический отдел. Поэтому хорошо бы закончить ее до ланча.

Нагрузив поднос кофе и круассанами, Сэм вернулся в спальню. Элена в махровом халате сидела на краю кровати. Она глубоко вдохнула аромат кофе с молоком, обмакнула в него кончик круассана, откусила и с улыбкой повернулась к Сэму:

— А теперь, мистер Левитт, расскажите мне, что со мной случилось. Мне хоть было весело?

На следующее утро статья Филиппа, иллюстрированная фотографиями яхты Уоппинга с вертолетом на корме, украшала первую страницу «Ла Прованс». По требованию юристов она была написана в очень сдержанной манере, но ни у одного из читателей не возникло сомнений, что на «Плавучем фунте» собралась шайка подозрительных и криминально настроенных иностранцев. Те же, кто имел к этой истории хоть какое-то отношение, без труда разгадали все намеки.

Уже не в первый раз статья Филиппа портила Патримонио завтрак. Он любил посидеть утром в кафе в Старом порту, где с удовольствием флиртовал с молоденькой женой престарелого хозяина. Но сегодня ему было не до обмена игривыми взглядами и интимных касаний рук при оплате счета. Все постоянные клиенты кафе знали о приятельских отношениях Патримонио с настоящим английским лордом — надо сказать, он сам ими немало хвастался, — и потому один из них поспешил показать ему статью. После первого прочтения он испытал шок, после второго — почувствовал возрастающее беспокойство, разумеется не за Уоппинга, за себя. Что там раскопают эти полицейские? Не окажется ли и он втянутым в скандал? Как защитить себя от возможных неприятных последствий? Испуганный и удрученный, он вышел из кафе и поспешил в офис.

Для лорда Уоппинга день тоже начался далеко не лучшим образом. Он торчал на яхте под домашним арестом, телефон у него отобрали, вертолет вывели из строя, и везде, куда ни глянь, мелькали полицейские. Уоппинг был реалистом и понимал, что пойман en flagrant delit,[65]как сформулировал один из французских копов, или «со спущенными штанами», по выражению Рея Прендергаста. Одного этого хватило бы, чтобы прийти в отчаяние, но на горизонте появилась и новая туча. С того самого момента, как на яхту прибыла полиция, Аннабелла вела себя так, будто была едва с ним знакома.

Бедная Аннабелла. Она и без статьи Филиппа понимала, что ее, как и всех, находившихся на борту, могут счесть соучастницей преступления, если она не докажет, что ничего о нем не знала. Собственно, почти так и было. За время, проведенное с Уоппингом, она научилась очень ловко закрывать глаза на все, что называла «его бизнесом», а потому не задала ни одного вопроса о спящей женщине, которую Брайан и Дейв притащили на яхту. Теперь она металась в поисках выхода. Если бы только вырваться с этой лодки и сбежать к своим дорогим друзьям в Сен-Тропе. Они бы подсказали ей, что делать. До чего же все это неприятно!

У Патримонио по-прежнему все валилось из рук. С самого утра ему звонили члены комитета и выражали крайнюю озабоченность по поводу привлечения преступного элемента к муниципальному проекту такой важности. Кроме того, у него состоялся крайне неприятный разговор с мэром, который категорично потребовал, чтобы председатель и его коллеги немедленно отмежевались от лорда Уоппинга и его проекта. Для этого по указанию мэра было назначено экстренное внеочередное собрание комитета.

Франсис Ребуль в свою очередь прочел статью с большим удовольствием, к которому, правда, примешивалась и доля досады. Возможно и даже более чем вероятно, что заявка Уоппинга теперь будет снята с тендера, но у самого Ребуля были связаны руки, и он никак не мог способствовать принятию такого решения. Он позвонил Сэму:

— Как себя чувствует Элена?

— Франсис, в Калифорнии крепкие девушки. Чувствует себя так, будто ничего и не случилось. Говорит, что в голове все еще какая-то путаница, а в остальном все прекрасно. Позавтракала, поплавала и уже мечтает о ланче и бокале вина.

— Я очень рад. И кстати, Сэм, поздравляю вас. Вы проделали отличную работу. Надо это отпраздновать. Но сначала хорошо бы подчистить концы и убедиться, что наш проект победил, а я сам, как вы понимаете, никак не могу этому помочь.

Сэм понял Ребуля с полуслова.

— Знаете, что бы я сделал на вашем месте? Я бы попросил своего друга Гастона переговорить с его другом мэром. Он ведь начальник Патримонио и должен знать, что происходит.

Так они и решили. Немного позже Ребуль перезвонил Сэму и сообщил, что после разговора с Гастоном мэр решил лично посетить внеочередное собрание комитета, назначенное на вторую половину дня. Сам Гастон счел, что будет полезно в этот же вечер пригласить мэра на обед в «Маленькую Ниццу». И поскольку ни один находящийся в здравом уме француз не откажется от бесплатного обеда в трехзвездочном ресторане, мэр срочно отменил предыдущую договоренность с главой марсельского отделения «Старых ротарианцев».[66]Гастон выразил уверенность в том, что за изысканным обедом беседа неизбежно повернется в нужное направление.

Для лорда Уоппинга и Рея Прендергаста день тянулся медленно. В просьбе вернуть мобильные телефоны им решительно отказали, невзирая на слезливые сказки Уоппинга о смертельно больной матушке. Они сидели в кают-компании и пытались разогнать тоску с помощью коньяка.

— Недоумки, — жаловался Уоппинг, — у нас же есть право на один звонок адвокату.

— Не знаю, Билли. Беда в том, что они французы.

— Да, Рей, я заметил.

— Я хочу сказать, что здесь совсем другие законы. Приведу тебе пример. Представь себе, они рубили людям головы аж до самого тысяча девятьсот восемьдесят первого года.

— Уроды, — поежился Уоппинг.

— Это еще не все. Тех, кто похищает людей, здесь сильно не любят. Нам светит от двадцати до двадцати пяти лет в кутузке.

Несколько минут они сидели в мрачном молчании. Уоппинг допил коньяк и снова потянулся за бутылкой, но тут его рука застыла в воздухе.