– Э-э-э… да, – запинаясь, ответила Энни.

– Отлично. Тогда марш за стол. Я приготовила салат с курицей и утром купила на рынке свежую клубнику, – продолжила Моника. – Почему бы тебе не умыться? Ванная комната впереди по коридору и налево.

– Хорошо, – ответила Энни и, бросив на Шарлотту быстрый взгляд, вышла из кухни.

– Ты сегодня в ударе! – искренне поразилась Шарлотта. Ясноглазая женщина в кухонном фартуке не имела ничего общего с той, с кем она разговаривала накануне, да и вообще на протяжении последних семи месяцев. – Спасибо тебе.

– Я делаю это не для тебя. Я делаю это ради твоего отца. Вчера мне приснился сон. Твой отец сказал мне, что я должна жить дальше, должна ради него быть сильной, продолжать его дело, чтобы он мог бы гордиться мной.

Ее глаза затуманились слезами.

– Он был такой красивый, такой живой. Совсем не такой, как в последние недели, когда он так мучился. Он улыбался. – Моника прочистила горло. – Ради его памяти я готова на все.

– Замечательно, – осторожно сказала Шарлотта, не зная, куда заведет новое настроение матери. В любом случае это была перемена к лучшему. Перед ней была живая женщина, а не тот полуживой манекен, с которым она обитала под одной крышей последнее время.

– Кстати, мне утром пригодилась бы твоя помощь, – продолжила Моника. – Пришлось поменять постельное белье Джейми и прибраться в его комнате. Помнится, кто-то обещал мне, что возьмет всю ответственность на себя.

Нет, похоже, мать не слишком изменилась.

– Пришлось съездить в больницу. Прошлой ночью Каре Линч показалось, будто ей грозит выкидыш. Нужно было проверить, в каком она состоянии. Слава богу, с ней все в порядке.

– Я рада. Кара – славная девочка. Не то что ее братец Шейн, тот всегда ходит какой-то угрюмый. А эти его татуировки – кто знает, что они означают? Каждый раз, когда я вижу его, я перехожу на другую сторону улицы.

– Шейн – неплохой парень.

– Только, пожалуйста, не защищай Шейна Мюррея, – заявила Моника. – Или других парней из вашей школьной компании. Тебя всегда как магнитом тянуло к молодым людям с сомнительными моральными ценностями. Эндрю был единственным твоим приличным кавалером. Один Господь ведает, почему вы с ним перестали встречаться.

С этими словами она пристально посмотрела на Шарлотту.

– Вдруг теперь, когда он возвращается обратно, у вас с ним найдется больше общего, чем раньше.

– Вряд ли.

– Откуда ты можешь знать? Ты ведь не видела его много лет.

– Верно, но я с трудом представляю себя подружкой пастора.

Моника обиженно поджала губы.

– На меня намекаешь? Ты не видишь себя в роли жены пастора потому, что считаешь, будто моя жизнь прожита напрасно?

– Я вовсе так не думаю.

– Не считай меня дурочкой, Шарлотта. Я знаю, по-твоему, быть чьей-то женой, заботиться о муже значит поставить на себе крест. Для тебя на первом месте карьера. Ты врач и гордишься этим. Ты впускаешь в мир новую жизнь. Разве можно сравнить с врачом жену пастора, которая печет печенье и приносит больным суп?

Шарлотта удивленно посмотрела на мать. Боже, сколько же гнева скопилось в ее душе по отношению к собственной дочери! И, самое обидное, она не давала для этого повода.

– Я не считаю, что ты поставила на своей жизни крест, – возразила она. – Ты помогаешь людям. Делаешь благое дело.

– Я не раз замечала в твоих глазах презрение. Можно подумать, я не знаю, как ты на самом деле относишься ко мне?

Шарлотта выдержала ее взгляд.

– То, что ты видела в моих глазах, не имеет отношения к тебе как жене пастора. Скорее к тому выбору, который ты сделала для меня, а не для себя. Ты действительно хочешь поговорить о том, что случилось?

Моника Адамс глубоко вздохнула. Она не была готова к подобным разговорам.

Немного помолчав, мать покачала головой.

– Нам нечего обсуждать. Прошлое есть прошлое. Его уже не вернуть и никак не изменить.

С этими словами Моника подошла к духовке и вытащила из нее противень с золотисто-коричневым овсяным печеньем. Любимое печенье Дорин. С изюмом. В отличие от сестры Шарлотта терпеть не могла изюм. И мать это прекрасно знала.

– Я по-прежнему считаю, что ты не должна отталкивать от себя Эндрю, – сказала Моника, перекладывая печенье на блюдо.

– Уверена, женщины в церкви все до единой втрескаются в него по уши, – легкомысленно произнесла Шарлотта. – Надеюсь, ему нравятся домашняя выпечка и лоскутные одеяла. Он будет в избытке получать и то, и другое.

– Тебе лишь бы поиздеваться над традициями нашего города!

– Вообще-то я и не думала издеваться, – вздохнула Шарлотта. – Я лишь хотела сказать, что Эндрю станет номером первым в списке перспективных холостяков. К вящему интересу многих одиноких женщин.

– Ты могла бы тоже вступить в это состязание.

– Прости, не поняла?

Ее мать удивленно выгнула бровь.

– Что? Неужели мне запрещено говорить, что моя дочь красавица? – Она на миг умолкла и, посмотрев на дверь, спросила: – Почему бы тебе не сходить за Энни? У меня такое ощущение, что она заблудилась.

Шарлотта обрадовалась возможности завершить неприятный разговор. Энни она нашла в комнате брата. Та не сводила глаз с фотографий, стоявших на столе Джейми. Одну из них, недавно снятую, она держала в руке. На ней брат Шарлотты был запечатлен перед отправкой на место службы. Он был в форме, волосы коротко острижены, мальчишеское лицо кажется очень взрослым, очень решительным.

Энни посмотрела на нее укоризненным взглядом.

– Я не могу оставаться здесь, – заявила она.

– Что здесь не так? – удивилась Шарлотта.

Энни указала на фотографию.

– Это комната солдата.

Шарлотта вспомнила отца девушки: одетый в камуфляж, он целился в них из ружья.

– Армия делает из людей сумасшедших, – продолжила Энни. – Когда они возвращаются домой, то больше не помнят, какими были раньше.

– Так было с твоим отцом? Он тоже изменился, после того как вернулся домой?

Энни кивнула.

– Когда ему становилось совсем лихо, мама умела успокоить его, но когда она умерла, отец совершенно свихнулся. Я же не знала, как вернуть ему разум. Там, в горах, он как будто ведет свою собственную войну. Иногда мне казалось, будто я его заложница, будто я попала к нему в плен. Но в иные дни он бывал почти нормальным. Просыпаясь утром, я не знала, какое будет у него настроение. – Энни проглотила застрявший в горле комок и заговорила дальше: – Он отпускал меня в город только на работу и купить продуктов. Я не знаю, что теперь с ним будет, – с тревогой добавила она, посмотрев на Шарлотту. – У него там грядки, на которых он выращивает овощи, несколько кур и больше ничего. Он велел мне не возвращаться домой. Даже не знаю, что делать.