С того дня прошло много лет, и теперь Сант-Кугат казался мне совершенно незнакомым городом. Он действительно здорово изменился. За последнее время здесь, как и в Тейе, были построены новые, добротные и явно дорогие дома.

Дорога до главной церкви монастыря не заняла у меня много времени. Вскоре я оказался на площадке перед входом, а с фронтона на меня и на весь окружающий мир взирало огромное одинокое око витражной розетки. Позади церкви вздымалась к небу тысячелетняя башня-колокольня.

Я дважды обошел вокруг церковного кладбища, которое, как выяснилось, было гораздо больше по размеру, чем это могло показаться на первый взгляд. Дождь шел все сильнее, и я решил на время спрятаться под колоннадой монастыря. К моему немалому удивлению, за вход в эту жемчужину архитектуры денег не брали.

Мне показалось, что во всем дворе и под колоннадой нет ни души.

Сам не зная, что именно мне здесь нужно, я стал прогуливаться по крытой сводчатым потолком галерее. Из-под арок, образованных парными колоннами, я время от времени выглядывал в сад, поливаемый дождем, где когда-то фотографировались в день свадьбы двое счастливых, любящих друг друга людей.

Я уже почти завершил обход по периметру сада, как вдруг заметил у одной из ближайших колонн силуэт человека в капюшоне. Прислонившись спиной к каменному столбу, незнакомец читал какую-то очень толстую и явно тяжелую книгу. Я предположил, что это монах, живущий здесь, и в знак приветствия махнул ему рукой.

Чтобы посмотреть на меня, человек откинул капюшон, и его взгляд сверкнул в сумрачной монастырской галерее, как свет, посланный с неба высшими силами.

— Значит, ты все-таки меня нашел, — тихим, спокойным голосом произнесла Алексия.

У меня перехватило дыхание. Я молча поблагодарил Хулиана за то, что он привел меня сюда, к тому единственному человеку в этом мире, ради которого мне, быть может, еще и стоило жить.

— Это мое тайное убежище, — сказала Алексия. — Я часто прихожу сюда, чтобы почитать в тишине, — добавила она и сбросила с себя монашеский плащ с капюшоном.

Под ним на ней было лишь тонкое черное платье без рукавов. Правую руку Алексии, как обычно, до локтя закрывала длинная черная перчатка — точь-в-точь такая же, как та, что лежала у меня в кармане.

Я хотел было спросить, зачем она одевается так раскованно, я бы даже сказал, фривольно, когда приходит сюда, в монастырь? Впрочем, что-то мне подсказало, что лучше пока не задавать Алексии лишних вопросов, тем более таких провокационных.

Немного подумав, я решил коснуться более нейтральной темы.

— Разве ты сейчас не должна быть на занятиях?

Алексия изучающе посмотрела мне в глаза и ответила:

— Понятия не имею. А что, думаешь, должна?

С учетом того, что мы с нею встретились в этом монастыре после того, как я пообщался с собственным покойным братом, мой вопрос можно было смело назвать вершиной глупости и абсурда. Некоторое время мы с Алексией молча смотрели друг на друга. Я очень редко видел ее без белого грима, и сейчас с наслаждением разглядывал лицо и веснушки на скулах и щеках. Они просто сводили меня с ума.

Затем мой взгляд скользнул по обнаженным плечам и рукам, прикрытым лишь одной перчаткой.

— Замерзнешь и простудишься, — сказал я Алексии, — По-моему, настало время вернуть тебе кое-что.

Не без некоторого сожаления я достал из кармана перчатку, которая была со мной все это время, с того самого Рождества, которое, как мне теперь казалось, было очень-очень давно, наверное несколько веков назад.

— Надень ее мне на руку, — попросила меня Алексия. От волнения я с трудом смог исполнить эту просьбу. Лишь с третьей попытки мне удалось добиться того, чтобы пальцы Алексии попали в перчатку так, как нужно. Затем я медленно раскатал тонкую лайкру по ее руке, прямо как вторую кожу.

Когда это священнодействие было наконец-то завершено, Алексия положила руки мне на плечи, притянула меня к себе и поцеловала. Мир в этот миг замер.

Странное дело, я совсем не помню, как родился. Наверное, это произошло во время одного из приступов слепоты, случающихся у меня иногда.

— Джим Моррисон —

Наше траурное путешествие подходило к концу. Сидя в поезде, мчавшемся по английским полям в сторону Лондона, я вспоминал лучшие мгновения этой прекрасной поездки, насыщенной открытиями, так или иначе связанными с потусторонним миром. Кроме того, это путешествие было озарено светом любви, проявлявшейся все ярче и взрослеющей на глазах.

Поначалу мы с Алексией решили не демонстрировать перед товарищами нахлынувшие на нас чувства, чтобы не разрушать такую замечательную компанию и не делить ее на пары. Когда же друзей поблизости не было, наступал черед бесконечных обещаний вечной любви, поцелуев и объятий. Я чувствовал себя на седьмом небе от счастья, Алексия тоже просто сияла. Тем не менее в ходе поездки постепенно становилось все более очевидным, что мы с Алексией не просто друзья-приятели. Роберт, человек деликатный и чуткий, без труда угадывал то, в чем даже мы с возлюбленной не всегда отдавали себе отчет. Лорена то и дело хмурилась и дулась, словно не одобряя те отношения, которые рано или поздно должны были открыться всем окружающим.

Несколько последних ночей мы с ребятами провели под открытым небом, и теперь Роберт с Лореной, сидевшие напротив меня, крепко спали в уютных креслах поезда. Других пассажиров, кроме нас, в купе не было.

Алексии не спалось. Она прижала щеку к оконному стеклу и рассеянно наблюдала за тем, как проносится мимо спокойный, чуть грустный, я бы даже сказал, унылый пейзаж юга Англии.

— Я люблю тебя, — прошептал я ей на ухо.

В качестве ответа губы Алексии изогнулись в едва заметной улыбке, что на нашем с нею тайном языке означало: «I loveyoutoo».

Я взял фотоаппарат Роберта, чтобы посмотреть на маленьком экранчике снимки, сделанные за время поездки.

Повосторгавшись красотой некрополей Генуи и Венеции, мы съездили в Рим, чтобы побывать на так называемом кладбище поэтов. В фотоаппарате сохранилось несколько снимков этого заросшего сада, в котором в восемнадцатом веке многие английские и немецкие литераторы завещали захоронить их останки.

Среди знаменитых писателей и поэтов, упокоившихся на протестантском участке этого кладбища, Роберт нашел и удачно сфотографировал могилу Джона Китса. Эпитафия на этой плите гласила: «Здесь покоится поэт, имя которого было написано на воде».

На следующей фотографии была запечатлена гробница Перси Шелли — другого романтика, женатого на Мэри Уолстонкрафт, создательнице «Франкенштейна», насколько известно, Шелли утонул во время путешествия на корабле, совершавшем круиз вдоль итальянского побережья. Его тело нашли на берегу и похоронили на излюбленном кладбище английских писателей.