«Пусть едет, сукин сын!» — выругался про себя Десейн. Он понимал, что действует безрассудно и беспечно, но что-то говорило ему, что он поступает правильно. Он должен играть в открытую. Вот в чем все дело. В открытую. Возможно, тогда он сможет получить ответы на свои вопросы.

Он пересек реку по бетонному мосту. По левую сторону от него сквозь листву деревьев мелькали теплицы. Дорога вилась вверх среди деревьев, которые вскоре сменились кустарником. Дальше характер местности менялся. Он видел на горизонте холмы, поросшие деревьями, но перед ним протянулись невысокие бугорки с чахлым кустарником и бурьяном. Редко где в низинах виднелись серые пятна грязи и пруды с черной водой, и около них вообще не росло ничего живого. Над местностью витал запах серы, влажный и удушливый.

Десейн с внезапным чувством узнавания понял, где должны находиться песчаные холмы. Справа он увидел сломанную табличку, слетевшую с какого-то столба. Еще один столб наклонился под неестественным углом.

«Государственный парк „Песчаные холмы“ — желаем приятно провести время».

Две колеи уводили по песку вправо к территории, огороженной забором, со сторожкой, в которой с одной стороны не имелось дверей, а по углам располагались начавшие осыпаться каменные камины.

Десейн свернул на колею. Накренившись, его грузовик с трудом продвигался по территории парка. Он затормозил перед одним из каменных каминов и огляделся. Это место выглядело унылым и непривлекательным.

Визг колес и тяжелое урчание мотора слева привлекли внимание Десейна. Марден остановил патрульную машину рядом с ним и высунул голову в открытое окно.

— Почему вы остановились здесь, Десейн? — в его голосе звучали нотки раздражения.

— Это ведь государственный парк, не так ли? — спросил в свою очередь Десейн. — Разве есть закон, который запрещает мне расположиться здесь на отдых?

— Не паясничайте, Десейн!

— Если у вас нет ордера на мой арест, то я остановлюсь здесь, — произнес Десейн.

— Здесь? — Марден показал рукой на царившее вокруг запустение.

— Лучше здесь, чем в Сантароге, — заметил Десейн.

— Что вы пытаетесь этим доказать, Десейн?

Тот ответил капитану выразительным молчанием.

Марден в ярости убрал голову в салон автомобиля. Десейн заметил, как побелели костяшки пальцев, сжимавших руль. Вскоре он снова высунул голову и смерил Десейна пронзительным взглядом.

— Ладно, Десейн. Будем считать, что это ваши похороны.

Патрульная машина прыгнула вперед, развернулась вокруг места парковки и с ревом направилась, выбрасывая песок из-под колес, к шоссе в сторону города.

Десейн подождал, пока пыль не осядет, и лишь потом вылез из кабины. Забравшись в кузов, он проверил свои продуктовые запасы: фасоль, порошковое молоко и яйца, баночные сосиски, две бутылки кетчупа, банка сиропа и полупустой ящик с блинной смесью… кофе, сахар… Со вздохом он присел на скамейку.

Из окна напротив были видны песчаные холмы и сторожка без дверей. Десейн потер лоб. Между висками стуком отдавалась боль — ушиб еще давал знать о себе.

Впервые с момента, как он решил направить свой грузовик в эту долину, Десейн задумался над своими действиями. Он понимал, что поступает безрассудно. Все словно кружились в безумном забытом танце павана: Дженни, Марден, Бурдо, Паже, Вилла, Шелер, Нис… Да, безумном, но вместе с тем в нем заключался какой-то особенный смысл. Его ссадины и ушибы стали частью этой бессмыслицы.

И еще тут была машина Джерси Хофстеддера — почему-то это казалось ему самым значительным воспоминанием.

Ему представилось, что он снова погружается в озеро, идет на дно, пытаясь самостоятельно вынырнуть на поверхность жестокой правды перед самим собой. «Мы» — Дженни уже потеряла часть своего ужаса. Тогда «Мы» подразумевало пещеру и кооператив «Джасперс» — «Мы», терпеливо дожидавшееся, когда он примет решение.

Он понимал, что решение принял он сам. Как бы ни влияла та эссенция из тусклой красной пещеры на его психику, решение принял он сам. Так должно было быть — или же этот безумный танец потеряет весь свой смысл.

«Я все еще пытаюсь бороться, — подумал он. — Я все еще боюсь, что превращусь в одного из тех, лишенных осмысленного взгляда, кого я видел на сортировочном конвейере в здании кооператива».

Ему было еще немного не по себе, когда он вылез из кузова и встал на песке, но тут Десейн позабыл обо всем, ощутив тепло полуденного солнца. Какой-то ворон пронесся так близко от его головы, что он ощутил хлопанье крыльев.

Десейн наблюдал за полетом птицы, размышляя над тем, как же странно видеть здесь только одно живое существо — этого ворона. Никаких других птиц, только ворон, такой же одинокий, как и он сам.

«А то, что я сделал… отрезало ли это мне путь назад?» — спросил он себя. И подумал, что если он примет решение, направленное против Сантароги, то станет одиноким вороном — существом без рода и племени.

Вся проблема, как он понимал, была в том, что какая-то сила, скрывающаяся глубоко внутри него, принуждала его составлять правдивые отчеты для тех, кто послал его сюда. Чистота его нового «я», измененного благодаря Джасперсу, настаивала на этом. Как и воспоминание о своем долге. Обман означал проявление бесчестия, падение его «я». Он почувствовал зависть к этому своему «я» — ни у одной его, даже самой маленькой, частички не было никаких темных пятен, все они имели свою значимость, без которой нельзя было обойтись.

Это его «я», прежнее, но увиденное теперь под другим углом зрения, приобретя такую ценность, какой он не мог и вообразить себе, возложило на него ужасное бремя. Десейн понимал это. Он вспомнил безумие, сопровождавшее перемену в его сознании, вызванную Джасперсом, те трудности, которые ему пришлось преодолеть, чтобы взобраться на эту вершину.

В это мгновение пришла снисходительность к собственным поступкам, совершенным в недалеком прошлом, которая опутала его словно туман. Десейна передернуло. «Как же это хорошо — не принимать никаких решений, — подумал он. — Какой соблазн дать возможность беспокойному чувству внутри его сознания поднять свою древнюю змеиную голову, чтобы она проглотила все беспокойные мысли». И взгляд на жителей долины тоже приобрел снисходительный оттенок.

Несколько секунд они стояли рядом с ним, расположившись призрачными рядами — богоподобные властелины примитивных существ. «Может быть, они проверяют меня, — подумал он. — Но тогда зачем Дженни говорит, что она не смеет приехать к нему? И где их дети?»

Рациональной частью разума он попытался ответить, способен ли он думать рассудительно, и пришел к выводу, что не уверен. «Сколько же моих мыслей возникло под действием наркотика?» — спросил он себя. Придется учитывать это в ответственные моменты принятия решения. На что он должен опираться, делая свой выбор?

Он знал, что никто не может помочь ему. Предстояло самому в одиночестве искать решения. Если он правдиво изложит все факты в своем докладе команде Мейера Дэвидсона, то тем самым обречет Сантарогу на гибель. Если же его доклад будет лживым, то он откроет в своей душе путь бурному росту злокачественной опухоли, которая в конце концов приведет его к гибели.