Я: “А когда же она была у аиста в его ящике?”

Ганс: “Уже давно, еще до того, как она ехала в ящике. Уже очень давно”.

Я: “А когда Анна научилась ходить? Когда она была в Гмундене, она ведь еще не умела ходить”.

Ганс: “В прошлом году – нет, а то умела”.

Я: “Но Анна только раз была в Гмундене”.

Ганс: “Нет! Она была два раза; да, это верно. Я это очень хорошо помню. Спроси только маму, она тебе это скажет”.

Я: “Ведь это уже неверно”.

Ганс: “Да, это верно. Когда она в первый раз была в Гмундене, она могла уже ходить и ездить верхом, а уже позже нужно было ее нести… Нет, она только позже ездила верхом, а в прошлом году ее нужно было нести”.

Я: “Но она ведь только недавно начала ходить. В Гмундене она еще не умела ходить”.

Ганс: “Да, запиши себе только. Я могу очень хорошо вспомнить. Почему ты смеешься?”

Я: “Потому, что ты плут, ты очень хорошо знаешь, что Анна была только раз в Гмундене”.

Ганс: “Нет, это неверно. В первый раз она ехала верхом на лошади… а во второй раз…” (по-видимому, начинает терять уверенность).

Я: “Быть может, мама была лошадью?”

Ганс: “Нет, на настоящей лошади в одноконном экипаже”.

Я: “Но мы ведь всегда ездили на паре”.

Ганс: “Тогда это был экипаж извозчика”.

Я: “Что Анна ела в ящике?”

Ганс: “Ей дали туда бутерброд, селедку и редиску (гмунденовский ужин), и так как Анна ехала, она намазала себе бутерброд и 50 раз ела”.

Я: “И она не кричала?”

Ганс: “Нет”.

Я: “Что же она делала?”

Ганс: “Сидела там совершенно спокойно”.

Я: “И не стучала?”

Ганс: “Нет, она все время ела и ни разу даже не пошевелилась. Она выпила два больших горшка кофе – до утра ничего не осталось, а весь сор она оставила в ящике, и листья от редиски, и ножик, она все это прибрала, как заяц, и в одну минуту была уже готова. Вот была спешка! Я даже сам с Анной ехал в ящике, и я в ящике спал всю ночь (мы на самом деле года два назад ночью ездили в Гмунден), а мама ехала в купе; мы все время ели и в вагоне, это было очень весело… Она вовсе не ехала верхом на лошади (он теперь уже колеблется, так как знает, что мы ехали в парном экипаже)… она сидела в экипаже. Это уже верно, но я ехал совсем один с Анной… мама ехала верхом на лошади, а Каролина (прошлогодняя прислуга) ехала на другой… Слушай, все, что я тебе тут рассказываю, все неверно”.

Я: “Что неверно?”

Ганс: “Все не так. Послушай. Мы посадим ее и меня в ящик[57], а я в ящике сделаю wiwi. И я сделаю wiwi в панталоны, мне это все равно, это совсем не стыдно. Слушай, это серьезно, а все-таки очень весело!”

Затем он рассказывает историю, как вчера, о приходе аиста, но не говорит, что аист при уходе взял шляпу.

Я: “Где же у аиста был ключ от дверей?”

Ганс: “В кармане”.

Я: “А где у аиста карман?”

Ганс: “В клюве”.

Я: “В клюве? Я еще не видел ни одного аиста с ключом в клюве”.

Ганс: “А как же он мог войти? Как входит аист в двери? Это неверно, я ошибся, аист позвонил, и кто-то ему открыл дверь”.

Я: “Как же он звонит?”

Ганс: “В звонок”.

Я: “Как он это делает?”

Ганс: “Он берет клюв и нажимает им звонок”.

Я: “И он опять запер дверь?”

Ганс: “Нет, прислуга ее заперла. Она уже проснулась. Она отперла ему дверь и заперла”.

Я: “Где живет аист?”

Ганс: “Где? В ящике, где он держит девочек. Может быть, в Шенбрунне”.

Я: “Я в Шенбрунне не видел никакого ящика”.

Ганс: “Он, вероятно, находится где-то подальше. Знаешь, как аист открывает ящик? Он берет клюв – в ящике есть замок – и одной половинкой его так открывает (демонстрирует это мне на замке письменного стола). Тут есть и ручка”.

Я: “Разве такая девочка не слишком тяжела для аиста?”

Ганс: “О, нет!”

Я: “Послушай, не похож ли омнибус на ящик аиста?”

Ганс: “Да!”

Я: “И мебельный фургон?”

Ганс: “Гадкий фургон – тоже”.

17 апреля. Вчера Ганс вспомнил свое давнишнее намерение и пошел во двор, находящийся напротив нашего дома. Сегодня он этого уже не хотел сделать, потому что как раз против ворот у платформы стоял воз. Он сказал мне: “Когда там стоит воз, я боюсь, что я стану дразнить лошадей, они упадут и произведут ногами шум”.

Я: “А как дразнят лошадей?”

Ганс: “Когда их ругают, тогда дразнят их, и когда им кричат “но-но”[58].

Я: “Ты дразнил уже лошадей?”

Ганс: “Да, уже часто. Я боюсь, что я это сделаю, но это не так”.

Я: “В Гмундене ты уже дразнил лошадей?”

Ганс: “Нет”.

Я: “Но ты охотно дразнишь лошадей?”

Ганс: “Да, очень охотно”.

Я: “Тебе хотелось и стегнуть их кнутом?”

Ганс: “Да”.

Я: “Тебе хотелось бы так бить лошадей, как мама бьет Анну. Ведь тебе это тоже приятно?”

Ганс: “Лошадям это не вредно, когда их бьют. (Я так ему говорил в свое время, чтобы умерить его страх перед битьем лошадей.) Я это однажды на самом деле сделал. У меня однажды был кнут, и я ударил лошадь, она упала и произвела ногами шум”.

Я: “Когда?”.

Ганс: “В Гмундене”.

Я: “Настоящую лошадь? Запряженную в экипаж?”

Ганс: “Она была без экипажа”.

Я: ‘Где же она была?”

Ганс: “Я ее держал, чтобы она не убежала”. (Все это, конечно, весьма невероятно.)

Я: “Где это было?”

Ганс: “У источника”.

Я: “Кто же тебе это позволил? Разве кучер ее там оставил?”

Ганс: “Ну, лошадь из конюшни”.

Я: “Как же она пришла к источнику?”

Ганс: “Я ее привел”.

Я: “Откуда? Из конюшни?”

Ганс: “Я ее вывел, потому что я хотел ее побить”.

Я: “Разве в конюшне никого не было?”

Ганс: “О, да, Людвиг” (кучер в Гмундене).

Я: “Он тебе это позволил?”

Ганс: “Я с ним ласково поговорил, и он сказал, что я могу это сделать”.