Как это ни странно, для матросов было бы выгоднее, чтобы их капитан одерживал не такие убедительные победы.

Добыча – мед войны!

Все время, пока шел ремонт, продолжался односторонний эпистолярный роман между капитаном и пятью майорскими дочерьми.

Ни одна из них так ни разу и не назвалась, а он слишком плохо различал, чтобы понять, кто именно ему пишет.

То ли Арабелла, то ли Анабель, то ли Мэри, то ли Джу-ди… Тут ему сделалось стыдно – он вдруг понял, что имя пятой дочери он вообще забыл.

Как бы там ни было, история эта должна была иметь какое-то разрешение.

Какое?!

Кидд валялся на своей кровати, смотрел в потолок и мучился сомнениями.

Получал сестринские послания, читал их самым внимательным образом, как правило, ничего понять не мог из прочитанного и начинал от этого мучиться еще сильнее.

Послания эти день ото дня не претерпевали принципиальных изменений. Они оставались все так же непроницаемо анонимны, все так же возвышенны по тону и неуловимы по содержанию.

Все они содержали только одно внятное предложение-требование – явиться в парк у майорского дома в неестественно ранний час, с тем чтобы стать, по всей видимости, участником какого-то важного, решительного и тайного разговора.

Зачем?

С кем?

На ремонтных работах капитан не был сильно занят. Во-первых, потому, что он был капитаном, и не дело ему, как русскому царю, самолично махать топором, во-вторых, потому, что он ничего не смыслил в устройстве современных кораблей. Наладить ялик дли речной рыбалки – это можно, но не больше.

И вот, послонявшись вокруг вытащенного на сушу «Уильяма», Кидд отправлялся слоняться по набережной. Набережная эта уступала, например, бристольской не только блеском, но, главное, размерами, поэтому наскучила ему в несколько дней.

Он бы поиграл в карты, но на острове никто не играл в карты для удовольствия или времяпрепровождения. Деньги же, которые у него были, Кидд спустил в первый же день. В долг ему играть было стыдно.

Долг был одним из тех мистических страхов, которые сумел внушить ему отец, тень которого возникала за его плечом всякий раз, когда он приближался к карточному столу.

Не увлекало его и массированное, беспросыпное пьянство, в коем находило отраду огромное количество моряков.

Что в такой ситуации остается человеку?

Конечно, чтение.

А его во вполне достаточных количествах доставляли ему сестры Плант.

Мужчина, лишенный или освобожденный от своих привычных мужских дел, начинает внимательно относиться к делам женским. От внимательного отношения – один шаг до отношения серьезного.

В какой-то момент ему начало казаться, что он слишком жестокосерден по отношению к этим возвышенным существам. Что он не имеет, в сущности, права сторониться их общества. Что он знает о жизни их душ?!

Может быть, они страдают?

Может быть, им некому открыть свое сердце?

Что от него убудет, если один раз, ранней порой, под сенью какой-нибудь магнолии или агавы, он послушает сердечные излияния молодой особы?

Но как только перспектива подобного развлечения стала реальной, Кидд струсил.

Он остро почувствовал, до какой степени ему не хочется того, к чему его толкает человеческий долг.

Сестры Плант представились ему одним сложным, пятиголовым существом, весьма смахивающим на какое-то античное чудище, виденное им в юности в отцовской книжке.

И он решил, что ни на какое свидание не пойдет.

Но вечером того же дня получил новое письмо. Оно было написано как-то особенно жалобно, страдательно, какая-то в нем присутствовала особенная пронзительность.

И сердце капитана заныло.

Нет, ни в коем случае он не собирался рассматривать это свидание как встречу двух возлюбленных, тем более что ему было абсолютно неизвестно, с кем из пяти девушек придется беседовать. Это будет разговор двух людей, тонко чувствующих, способных принести друг другу душевное облегчение.

Только так, и никак иначе.

Пусть это произойдет нынешним вечером.

Этот вечер был весьма удобен. Назавтра ранним утром «Блаженный Уильям» должен был на пару с еще одним галионом выйти в очередное патрульное плавание.

Уильям рассудил так: если утренняя беседа не получится или, того хуже, принесет какой-нибудь скандальный результат, он сможет убраться подальше с острова еще до того, как события получат необратимый характер.

Надо думать, что Уильям, при всей своей простоте, догадывался, что какие-то неприятности от милого утреннего разговора вполне возможны.

Эта забота о своеобразной подстраховке заставляет признать, что настоящими джентльменскими качествами Уильям Кидд не обладал. И скорее был готов к позорному бегству, чем к незапланированной женитьбе.

Себе в этих малопочтенных мыслях капитан не признавался. Он предпочитал думать, что, если случится какой-то конфуз и одна из бесчисленных сестер будет поставлена его неловкостью в неудобное положение, он лучше погибнет в неравном бою с врагами Британии.

Философически настроенный ум должен отметить в этом месте, какими порой странными причинами может питаться иногда воинский героизм.

Ночь перед выходом в плавание, по традиции, команда и капитан проводят на борту корабля.

Кидд прибыл в свою отремонтированную каюту как раз перед вечерним чаем.

Прибыл он вместе с молодым Вудфордом. Он был встречен Каллифордом и другими офицерами вполне спокойно, чуть ли не дружелюбно. Это капитану понравилось и настроило на благодушный лад. Он велел подать выпивку. И сам всячески проявлял усердие в ее истреблении.

Эндрю Вудфорд, глядя на капитана восторженными глазами, яростно следовал его примеру. Между тем, если бы он глядел на капитана взором не восторженным, а хотя бы отчасти внимательным, он бы заметил, что Кидд почти не пьет, а от того, что наливают ему в кружку, освобождается, переправляя джин новому лейтенанту.

Подчиненные настолько привыкли к тому, что капитан их – человек не коварный, что тоже поддались на эту мелкую хитрость.

Ради того, чтобы обезопасить девичью честь, Уильям Кидд был способен и не на такое.

Так что, когда капитан, сильно пошатываясь, отправился к себе в каюту, никому и в голову не могло прийти проследить, чем он займется дальше.

А он дождался, когда все на судне успокоится. Дождался, когда луна удалится с небосклона. Выбрался через окно в своей каюте на кормовой балкон, привязал к перилам заранее подготовленную веревку и спустился вниз, в одну из гичек, которые, по традиции, привязывали под кормовой надстройкой, на случай возникновения непредвиденных надобностей.