— «Воспарить с любовью мне и мой», — прочел я. — Полная бессмыслица.

— Почему? — возразил Бекетт. — «Воспарить с любовью» вполне нормально.

— Не в сочетании с «мне и мой», — сказал я. — Давайте уберем «любовь». Получится «воспарить с мне и мой».

— Можно допустить, — согласился Бекетт, — принимая во внимание отсутствие знаков препинания. Но по-прежнему звучит странно.

— А давайте вот так, — предложил я.

— «Воспари со мной, мой друг», — прочитал Бекетт. — Замечательно.

— «И вещь ты будешь», — продолжил я. — Извините, «вещь» переместим. Поставим рядом со словами «любовь» и «каждый». Получается «любить каждую вещь».

Бекетт прочел то, что осталось от верхней строчки.

— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь… любить каждую вещь в этом… этом… мире». Реб, тут должно стоять слово «мир». — Он промокнул платком вспотевший лоб.

Я перенес слово «мир». Действительно получилось неплохо.

Бекетт прочел верхнюю строчку.

— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем…» Может быть, вы закончите, Реб?

У меня уже был готов вариант.

— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала». Черт возьми, мы уже добрались до самого вкусного. Чувствуете аромат?

— Обеими ноздрями, — с восторгом проговорил Бекетт, показывая на верхнюю строчку. — «…кинжала над тобой переплетение». «Кинжала над тобой»? То есть мы имеем: «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над тобой». Вы видите в этом какой-то смысл?

— Пока нет, — ответил я. — Но читаем дальше: «…кинжала над тобой переплетение всего…» Последнее слово здесь явно ни к чему. Я его убираю в конец нижней строки. Теперь она будет читаться: «…любить каждую вещь в этом мире для всего…» Я, кажется, запутался, «…для всего…» Чего всего? А дальше идет: «…всего спящего скульптора хранителя его крутого изгиба…» Вот тут мы завязли. Дайте мне секундочку подумать… А что, если вот так?

Я прочитал:

— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над тобой в переплетении спящего скульптора хранителя его крутого изгиба».

Мы недоуменно посмотрели друг на друга.

— А что, если разбить предложение на два? — Бекетт придвинул к себе ноутбук. — Смотрите, тогда это будет читаться так: «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над тобой. Переплетение спящего скульптора хранителя его крутого изгиба». Чуть лучше, а?

Я задумался.

— Давайте вместо «над тобой» поставим «наверху». Тогда хотя бы часть фразы будет иметь смысл. «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала наверху».

— Нет, нет, — сказал Бекетт, — «наверху» не годится. Оставим только «над». Тогда получится: «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над переплетением спящий скульптор хранитель его крутого изгиба». Боже, что-то вырисовывается.

— А нижнюю строку, — сказал я, — можно будет прочитать и так: «Люби каждую вещь в этом мире, потому что вы все…» Ну конечно же, здесь должно стоять «его хранители».

Бекетт прочитал последний вариант:

— «Любите каждую вещь в этом мире, поскольку вы все его хранители».

— Выходит, начало у нас получилось такое, — сказал я. — «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над переплетением спящего скульптора крутого изгиба».

Мы откинулись на спинки кресел, вконец выдохшиеся. У меня болело все — швы на спине, рука, нога, — а в голове был полнейший сумбур. За окном начали буйствовать оранжевые закатные сполохи.

— Но все равно кое-что стало понятным, — произнес наконец Бекетт. — «Любите каждую вещь в этом мире, ибо вы все его хранители…» И вот это: «…я предлагаю людям будущего свое сердце и душу…»

— Да, — согласился я, — здесь вроде так и должно быть. Но как поступить с остальным? «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над переплетением спящего скульптора крутого изгиба». И еще: «Лев, Бог и ленивый человек тайну бородатого человека никогда не узнает».

— Этого я не понимаю, — признался Бекетт. — И вообще в моей голове сейчас сплошная каша. Я, пожалуй, схожу немного посовещаюсь с Мобрайтом. Может быть, прогулка немного освежит.

— А сколько времени у нас осталось? — спросил я, чувствуя, как тяжелеют веки.

— Примерно пять часов. Интересно, как дела у аналитиков Крелла? Чего добились они?

— Нет, — пробормотал я, начиная засыпать, — опередить отважного путника им не удастся.

— Это мы скоро увидим, — сказал Бекетт.

* * *

Мне снилось, что я кусок «Чудесного Хлеба». Лежу на стойке, облицованной плитками. Появилась красивая девушка в темных очках с двумя банками. Поставила их рядом со мной. Банки негромко звякнули. Девушка отвинтила крышки, понюхала и улыбнулась. У нее были нежные пухлые губы.

Она взяла серебряный нож. Погрузила в банку слева, достала шоколадно-ореховую пасту и размазала по мне, аккуратно водя ножом туда-сюда, как в телевизионной рекламе. Паста была приятно холодной.

Затем девушка погрузила нож в другую банку. Вытащив ком сладкой фруктовой пасты, размазала поверх ореховой. Так лыжник вспахивает свежевыпавший снег.

Она посмотрела на меня с вожделением, готовая отведать, как вдруг в окно влетел кусок ржаного хлеба. Такой же формы, как и я, но только черный. Я разозлился и от того стал горячим. Паста начала таять. А тут еще этот ржаной хлеб навалился на меня и, заливаясь противным смехом, принялся душить.

Я сопротивлялся изо всех сил. Но ни вскрикнуть, ни подать ей какой-то знак не мог, потому что был хлебом. Затем мне пришло в голову, что я не обычный хлеб, а «Чудесный».

Злой черный кусок продолжал смеяться и прижимал меня все сильнее, выдавливая пасту на белые плитки. Я бросил взгляд на девушку. Она была в ужасе. Хотелось сказать: «Не беспокойся, все будет в порядке». Но я не мог. Просто начал вертеться по часовой стрелке, затем против. А спустя несколько секунд разогнался настолько, что с гудением завертелся с огромной скоростью, как пропеллер. Центробежная сила сбросила злобный ржаной кусок в собачью миску в углу комнаты. Я услышал, как псина направилась туда, постукивая лапами по линолеуму, и взлетел над потрясенной девушкой. Подумал, а может быть, даже сказал ей: «Воспари со мной» — и… проснулся.

Но глаз на открывал. Было досадно. Хотелось подольше побыть с девушкой, чтобы она наконец меня попробовала. Разумеется, это была Джинни. Я предложил ей воспарить. Куда? Вернее, над чем? Ясное дело, над переплетением. Каким переплетением? Конечно, изгибов, созданных спящим скульптором.

Я пытался понять, кто такой этот спящий скульптор. С чем он работает? С деревом? Мрамором? Да, скорее всего с мрамором. Леонардо как-то написал, что скульпторы покрыты мраморной пылью, как пекари мукой. Я вспомнил строчки, переведенные Джинни: «Он ушел снова к пыли». Мне тогда показалось, что речь идет о Франческо Мелци, что он отправился стирать пыль с мебели. И тут меня озарило. Нет, совсем не так. Спящий скульптор и бородатый — это один и тот же человек.