По дому бегает дежурная по кухне и звонит в маленький колокольчик.

— Картошку чистить, картошку чистить! — кричит она.

Дежурных по картошке бывает двое, трое, а иногда и четверо, в зависимости от того, сколько ведер картошки надо начистить.

Есть в колонии такие любительницы этой работы, что идут на нее добровольно. В кухне тепло, уютно, а главное, можно вволю поболтать. Надо иметь в руках хорошо наточенный ножик, удобно сесть, и пошла работа, а с ней и болтовня.

— Девочки, а я думаю, что Александр Федорович гипнотизер. А по-вашему?

— Не знаем. А почему?

— Да вот вчера никто не хотел ехать в лес и пилить деревья на дрова, а он во время обеда спросил: мальчики, кто хочет ехать завтра заготовлять дрова? И все подняли руки. Нет, он определенно гипнотизер! Я, например, терпеть не могу читать, а он неделю тому назад подходит ко мне и спрашивает: «Лиза, а что вы читаете сейчас? Тургенева?» И я тут же схватила «Рудина» и начала читать. И ты знаешь, ничего, интересно.

— Пожалуй, и я замечала это за ним, но ведь гипнотизер не может быть в пенсне?

— Ничего не известно, у такого, как он, все может быть. А потом, что мы знаем, ведь наука-то ушла вперед, может быть, уже и гипнотизировать в пенсне начали?..

— А тебе нравится Володя Князев?

— Ничего. А тебе?

— Мне тоже ничего.

— А кто тебе больше нравится Володя Иванов или Володя Князев?

— Ты дура!

— Я-то дура, а ты-то влюблена в своего Володю, и это все знают.

— Ты дура, и ты испорченная.

— А я тебе вот что скажу: если Александр Федорович гипнотизер, то он узнает, что ты влюблена.

— Туська скажет?

— Туська-то не скажет, а он сам узнает.

— Ничего он не узнает, потому что я гипнозу не поддаюсь. Это уж я точно знаю.

— Слушай, Лизка, а тебе понравилось, как Александр Федорович вчера на кружке читал «Египетские ночи»?

— Ничего, только очень тихо.

— Послушай, ты хотела бы быть Клеопатрой?

— А зачем мне это?

— Ну, как зачем? Имела бы успех у мужчин и мстила бы им.

— За что мстила бы?

— Ну, за их надругательство над собой.

— Да они и не надругивались над ней, над Клеопатрой. Она сама к ним лезла. И это вовсе не успех. Успех — это если за тобой ухаживают.

— Чепуху говоришь, Лизка! Ведь она была властительница! Понимаешь, над всем властвовала.

— Властвовала, властвовала, а потом змеей отравилась! Ничего себе власть! Все равно счастья у нее не было. Нет, не хочу быть Клеопатрой, по-моему, она дурой была.

— Ты сама дура!

— Ну и пусть, зато я счастливой буду!

— Все дуры счастливые! А вот меня определенно интересует Клеопатра. Слушай, а почему это Володя Луговской кинулся на Розановку ухаживать за Тамарой Груберт, ведь у нас своих девочек полно?

— Я тоже об этом думала. Если бы еще она была красивей, чем наши девочки, а то ведь она такая же?

— Наверное, у нее есть приворотное зелье, хорошо бы достать…

— Ты вот все дурака валяешь, а между прочим, про нашу Людмилу говорят, что она в колонии целовалась с мальчишками. Веришь этому?

— Конечно, верю, я и сама могла бы, да только боюсь, что Александр Федорович узнает и высмеет.

— Знаешь, Катя, как ты считаешь, можно прожить жизнь без зла? Ну, не замечать его, закрывать глаза?

— Ты с ума сошла! Как это можно не замечать зла? Зло нужно искоренять!

— А знаешь, Катя, как же я могу его искоренять, когда у меня не хватает сил даже книжку с плохим концом дочитать? Загляну на последнюю страницу и если кто-нибудь умер или разлучился — вообще, если плохо, то я бросаю. Не дочитываю.

— Ты чистюха! Про страдание надо все знать. Нельзя сторониться от тяжелого. Я давно замечала, что ты не героиня. Ты, например, не могла бы, как Софья Перовская, пожертвовать собой для общего дела.

— Знаешь, Катя, вот как раз пожертвовать собой для общего дела я бы могла.

— А как Шарлотта Корде, ты могла бы всадить нож в Марата?

— Нет, не могла, да ведь он в ванне был… голый ведь — беззащитный.

— У тебя нет характера! Вообще ты какая-то дореволюционная и кисейная!

— Да нет, знаешь, Катя, я не кисейная — просто я не могу… у меня нервная система с детства повреждена. Знаешь, мне всех жалко: и Анну Павловну за то, что она старая, и Вовку за то, что он маленький. Я даже не могу видеть, как мальчики Буланчика стегают кнутом или как Ириша лягушек душит.

— Совершенно не представляю, как ты будешь жить дальше!

— Знаешь, Катя, и я не представляю…

— Вот заладила — ты знаешь, да знаешь. А вот знаешь, я думаю, что у тебя «не все дома».

— Знаешь, Катя, я тоже так думаю. Только ты никому не говори, что я неполноценная, а то мне стыдно.

Наши мальчишки что-то нашкодили под Новый год. Кажется, подглядывали, когда девочки гадали, но точно не помню, в чем было дело: отрезало память. Безобразничали не все мальчики, а всего несколько человек, и им девочки — сплотив ряды — объявили бойкот. Было решено не замечать виновников, не разговаривать с ними и услугами их не пользоваться. Полный бойкот…

Все шло гладко, и вдруг во время дежурства по кухне моей сестры и Бубы Пудовкиной в нижнюю спальню влетела лиловая от злости Ириша и сообщила, что штрафные колонисты вынесли Нине и Бубе помойку. (Помойка была очень тяжелая — целая кадушка — и выносили ее чаще всего мальчики). Что тут поднялось — сказать не могу! Все кричали, негодовали и махали руками. Вся вина обрушилась на голову нашей Нины: Буба-то была маленькая ростом, и ее простили, а Нина высокая и сильная — могла бы и сама вынести помойку — и ее решили наказать. Но как наказать эту невозмутимую, незлобную, большую и сильную Нину? Как ее унизить? И решили сделать ей «темную». Попросту говоря, накрыть одеялом и побить. А мне сказали: «Туська, если скажешь хоть слово Александру Федоровичу, ты не будешь членом коллектива, а будешь просто дрянью». Я не хотела быть «просто дрянью» и «не членом коллектива», но видеть, как целая куча девчонок будет бить мою, хоть и виноватую, сестру, мне тоже было тяжело. Ужасные муки, терзания и страдания терпела моя душа в промежутке между Нининым грехопадением и наказанием. Что делать, как спасти ее от унижения и в то же время остаться членом коллектива?

Тем временем в ожидании прихода Нины несколько наиболее кровожадных девочек встали по обе стороны двери с серыми казенными одеялами в руках. Часть девочек отговаривали их делать «темную», но злая сила уже разбушевалась в душах оскорбленных колонисток и остановить их было невозможно. «Она кокетничала с мальчишками, она им улыбалась, мы видели, — кричали они, — надо ее проучить раз и навсегда, надо ее унизить, она думает, если она красивая, ей все можно. Надо поставить ее на место!» Прижатая в угол, я не смела даже пикнуть в Нинину защиту. Да и что тут можно было сказать: вынос помойки был налицо.