– Так точно, товарищ генерал! – Лена лихо поднесла ладошку к виску.

– Веселишься… – Алевтина Николаевна как-то странно посмотрела на дочь, умолкла, поперхнулась, всхлипнула и, выдавив «извините», быстро ушла на кухню.

– Я сейчас, – сказала Лена и тоже прошла вслед за ней.

«Копия мамы, – подумал я. – Позднее зажигание…»

Потом мы смотрели телевизор, совсем по-семейному, единодушно ругали кишиневскую информационную программу «Месаджер». Первым отрубился Корытов, потом задремала Лена, за ней начал клевать носом и я. Тут в процесс вмешалась хозяйка, разбудила нас и приказала ложиться спать. Нам с Ваней постелили на диване, и уже не было сил скромничать и бормотать, что нам как-то не очень удобно. Очень даже было удобно растянуться на чистых простынях.

Весь следующий день мы били баклуши, находя в этом занятии массу привлекательных сторон. Машину поставили во дворе, я пока не собирался с ней расставаться. Мы шатались по городу, транжирили последние Ванюшины деньги, купались в студеном Днестре. Лена украшала нашу компанию. Потом все же сознание невыполненного долга повело меня на коньячный завод. Я попросил на проходной вызвать Олю Нестерову, появилась очень юная и хрупкая блондинка, недоуменно осмотрела нас. Я объяснил ей ситуацию и сообщил скорбную весть о гибели Валеры. Она всплакнула, но не сильно. Потом, вытерев слезы, Оля попросила нас подождать и через несколько минут вынесла конверт, в котором лежал злополучный протокол, и еще две бутылки коньяка «Тирас», которые мы поспешно спрятали в сумку. Довесок к бумаге был кстати – мы как раз подумывали, чем бы заполнить вечер.

Дома мы обнаружили записку Алевтины Николаевны, в которой она сообщала, что едет к бабушке, где и заночует, и выражала надежду, что дочь будет благоразумной, а молодые люди – вести себя по-джентльменски.

– Ура! – закричала Лена и захлопала в ладоши. – Мы будем беситься, танцевать, пить вино и коньяк. Мама просто чудо! Пошли готовить закуску!

Она включила на полную громкость музыку, мы втроем побежали чистить картошку. Потом мы радостно пили, картошка подгорела; мы дурачились, я рассказывал про свои злоключения, стараясь не наводить тоску. Леночка ужасалась – и не могла сдержать смех. Расползлись мы за полночь – к этому времени исчерпали себя. Ваня улегся на диван, заняв его на две трети, и тут же захрапел счастливо и привольно. А вот мне не спалось, хоть отруби! Я сел, поискал сигареты, покурил возле окошка. «Что, если постучаться и попросить почитать какую-нибудь книжку?»

Я на цыпочках подошел к двери и прислушался: кажется, что-то скрипнуло. Может, дерево рассыхается. Если не мочить – обязательно рассыхается! «Постучаться и только попросить одну книжку». Я переступил с ноги на ногу и подумал, что неплохо было бы надеть штаны. Но если я буду одетым – она действительно даст мне книжку. А книжка мне на фиг не нужна. А что надо – я никак не мог сформулировать. Не одеваться. «Постучаться и ПОПРОСИТЬ ТОЛЬКО КНИЖКУ!» Может, укутаться в простыню? Чего же я стесняюсь – ведь сегодня купался при ней! Эта мысль принесла мне заметное облегчение. Теперь бы разобраться в последовательности действий. Я вхожу в трусах. Она спит. Я бужу ее… Не совсем прилично… Соображал хорошо, но мысли у меня путались, это вовсе не из-за того, что я выпил, – потому что их было много, но одна превалировала. Может, так и сделать, стрельнуло в голове, извиниться и спросить, загадать загадку: «Леночка, какая мысль среди феерического множества превалирует у меня сейчас?» «Феерическое» и «превалирует» в моей речи сразу даст ей понять, что в моих намерениях нет ничего дурного. Хотя я и приперся в одних трусах к одиноко лежащей девушке. Очень милой и симпатичной, пригласившей нас, солдафонов, в свое гнездышко. Надеющейся на наше благородство, воспитанность да и просто порядочность.

– М-да, – сказал я вслух и мысленно дополнил: снять еще трусы и как ни в чем не бывало спросить о превалирующей мысли.

Так и сделать! Господину офицеру не спится, и он ищет ночного собеседника, который сможет достойно оценить его глубинные раздумья. Мне стало дико весело, даже захотелось разбудить Ивана и перепугать его какой-нибудь идиотской шуткой. Но тогда придется отказаться от моей затеи. Я сел на кровать, обхватил руками колени с намерением разобраться в своих чувствах. Что касаемо Лены – они не нуждались в корректировке. Интересовали мои чувства по отношению к самому себе. Я чувствовал холодный пол и остывающие свои колени, ощущал внутреннюю несдержанность, неудовлетворенность, раздраженность, несовершенность и всепоглощающий эскапизм… Чуткое ухо пограничника вновь услышало едва различимый звук. То опять мог быть голос рассыхающегося древа, шорох мышиных лап. «Встань и иди», – сказал мне голос Великого Отчуждения, живущего в каждом из нас со знаком противоречия: именно это отчуждение толкает нас на удовлетворение самых подлых и низменных страстишек. «Тпру-у!» – сказал я себе тем не менее. Действительно, зачем так резво? Надо еще обдумать… Но пока я буду думать, красавицу все труднее будет вывести из сна, а будить перед рассветом так же жестоко, как… Нет, я просто пойду и послушаю, а вдруг она не спит, скажем, ворочается, и спасительный хруст пружин придаст мне уверенности в моем полночном предприятии. И я действительно встал, повинуясь гласу Великого Отчуждения, но с целью такого же Великого Соединения. Чтоб подойти к двери моей красавицы, надо всего лишь пройти несколько шагов по залу, остановиться, прислушаться… В конце концов, могу же я попросить, скажем, таблетку от головной боли. Я покрутил головой и с иронично-мазохистским чувством ощутил слабые покалывания в затылке. «Отлично! И совесть чиста! Смелее в sancta sanctorum – святая святых!»

Я открыл дверь нашей комнаты и содрогнулся всем телом. Перед моим взором колыхался белый призрак.

– О? – выдавил я.

– Ой! – послышался в ответ знакомый голос.

– Лена? – спросил я. – Ты чего?

– Да так, – не очень уверенно произнесла она. – Не спится… Я хотела автомат посмотреть.

– Сейчас принесу.

Я вернулся в комнату, вытащил из-под кровати оружие и, как был в трусах, вошел в зал, чувствуя себя полнейшим идиотом.

– Вот, – сказал я дрогнувшим голосом и плотно прикрыл за собой дверь.

Она взяла его двумя руками, осторожно, словно живую гадину, и тихо прошла в свою комнату. Я смело последовал за ней на правах владельца оружия. Во всем происходящем мне почудился нелепый, дьявольский смысл. Лена зажгла ночник, который осветил и пронзил ее, как рентгеновский луч – неделикатно и бесстрастно. Страсти бушевали во мне. За белой сорочкой, ночнушкой, вспыхнуло гибкое тело, она тут же улизнула из-под света, догадавшись о его предательском свойстве, осмотрела со всех сторон автомат, грязные магазины, стянутые изолентой, чуть коснулась пальчиком спускового крючка.

– Бр-р, – тихо произнесла она. – Неужели эта железная штуковина способна убить человека: меня, тебя, разорвать тело, причинить страшную боль… Какая гадость, забери это немедленно.

Я взял автомат и положил его на пол. Уходить, понятно, уже не хотелось, и я спросил: