Но она не хочет! Не хочет!

Она напрягает силы и открывает глаза, но по-прежнему не может шевельнуться. Оказывается, она лежит на чем-то твердом и холодном. Над ней сомкнулись неровные каменные своды… Медленно возвращается память и осознание того, что она не в прекрасном море — она в пещере. В той самой пещере! И она здесь не одна…

— Ну что, эта женщина уже очнулась? — слышится хрипловатый мужской голос.

Ольга беспомощно повела глазами.

Вокруг, как и прежде, царил полумрак. От входа сквозил вечерний полусвет, но и его заслоняла фигура высокого осанистого мужчины. Лица его было не разглядеть, но Ольге, лежавшей на земле, он показался почти великаном.

— Ах! — радостно воскликнула Эдит. — Моя дорогая девочка! Я уже стала бояться, что вы умираете!

— Женщины живучи, как кошки, — холодно проговорил незнакомец.

— Когда вы нас отпустите? — Ольга попыталась сесть (лежать перед этим мужчиной было унизительно и страшно… у него в глазах мелькнуло такое выражение… похоть или ненависть, она не поняла, но и то и то было одинаково пугающим).

— Я уже говорил вам. Разве вы не помните? Об этом мы и вели речь, когда вы лишились чувств. Я отпущу вас, когда ваш муж придет забрать свою жену, не раньше. Вы мне не нужны. Мне нужен ваш муж. И пока он в одиночестве не явится за вами, я буду убивать ваших спутников, отправляя ему их головы. Одна уже переброшена через ограду его сада с письмом в зубах. Завтра он получит другую… Я, правда, еще не решил, будет это снова мужская или на сей раз женская голова. Здесь, кроме вас, три женщины, двое мужчин. У вас в запасе пять дней жизни. У ваших спутников — гораздо меньше. Но до завтра доживете все, обещаю.

Ольга оледенела от этой чудовищной речи, произнесенной с циничным безразличием. Тишина стояла в пещере невероятная, слышно было только тяжелое дыхание Эдит и всхлипывания в том углу, где сидели англичане.

— Что за нелепость… Если вам нужен этот мужчина, чего ради вы похитили его жену, а вместе с ней ни в чем не повинных посторонних людей? Почему не схватить его самого? Зачем вы разыгрываете этот чудовищный спектакль? — Ольга узнала рыжего мужчину по фамилии Брикстер.

Массивная фигура с непостижимым проворством метнулась на голос. Мощная ручища схватила беднягу за горло.

— Помалкивай, англос. Еще одно слово о тэатро — я не стану ждать утра, клянусь Агиагеоргисом! Я знаю, что англосы необычайно умны. Но ты… О, какой ты глупец! Неужели ты до сих пор не знаешь, чью жену мы увезли вместе со всеми вами?!

— Н-нет… — прохрипел Брикстер, тщетно пытаясь разнять пальцы, сжимавшие его горло. — Отпустите, вы меня задушите!

— И верно… — Горец ослабил хватку. — Душить я тебя не стану. Нет никакого удовольствия рубить голову мертвецу.

Брикстер заплакал навзрыд; его стенания подхватили другие пленники. Слезы Эдит падали на руки Ольги. Она снова закрыла глаза, отчаянно жалея, что очнулась, и мечтая скрыться под покрывалом беспамятства. Увидеть бы снова море… Хотя бы во сне…

— Вы меня и моих соратников считаете убийцами и злодеями, — сказал горец. — Нам не привыкать. Турки нас считали такими же, потом Каподистрия, продавшийся с потрохами русским, потом германцы, которые пришли с королем Оттоном… Где они теперь? Турки изгнаны, Каподистрия давно убит, Оттон бежал. А мы, маниаты, клефты, акриты, мы остались. Это наша страна, и не какому-то навязанному нам датскому мальчишке указывать нам, как жить. Он нам не нужен! Он должен умереть. Конечно, я был бы счастлив встретиться с ним лицом к лицу и сначала воткнуть ему в живот кинжал, а потом разнести пулей череп, как поступили с Каподистрией мои родственники, заплатившие за это жизнью. Но я еще необходим своей стране, я еще послужу ей во благо, а посмертная слава мне не нужна. Поэтому я подожду, пока Георг сам придет за женой.

— Георг? — сквозь всхлипывания выговорил Брикстер. — Датский мальчишка? Но ведь Георгом зовут вашего короля, и он родом из Дании… Помилуй меня Бог, о ком вы говорите? Не о короле, надеюсь?!

— О нем самом, — усмехнулся горец.

— Неужели эта леди…

— Она его русская жена.

— Королева Ольга? — раздался общий изумленный крик, и Ольга, открыв глаза, поймала печальный взгляд Эдит.

— Погодите, сэр, да нет, не может быть… — быстро заговорил Брикстер. — Я живу на свете сорок лет, а ни разу не видел нашу британскую королеву Викторию. Она обитает в своих дворцах. Я не могу представить, чтобы королева на ночь глядя отправилась на прогулку по Лондону в компании случайных знакомых. А эта леди именно так и поступила — пошла гулять по Афинам. Бросьте, это опять спекта… — Брикстер осекся, заметив гневное движение горца. — О нет, простите. Я не хотел! Я просто изумлен, как и мои спутники. Мы помним, как познакомились с этой леди на улице в Стамбуле, в Чукурджуме, как сговорились встретиться в Акрополе и погулять по нему на закате солнца… Но кто бы мог подумать!

— Двадцать греческих женщин не так болтливы, как ты один, англос, — презрительно прервал его горец. — Замолчи и дай отдохнуть госпоже. Берегите себя, ваше величество. Еды, которая вам нравится, и воды будет вволю. Мне нужно, чтобы вы были живы и здоровы к тому времени, когда ваш супруг придет отдать свою жизнь в обмен на вашу. Или… к тому времени, когда я пошлю ему голову, срубленную с вашего еще трепещущего тела. Вы меня поняли? О, диаболокос, она опять лишилась сознания!

Эти слова донеслись до Ольги сквозь блаженную, спасительную тьму беспамятства, в которое она вновь погрузилась почти с наслаждением.

В Греции говорят: «Если над Гиметом появляется туча, значит, обязательно быть дождю». По-гречески Гимет звучит иначе — Имитос. Также эту длинную гору, которая вечерами приобретает необычайный синий цвет (некогда именно из-за этого Пиндар удостоил Афины эпитета «фиалковенчанные»), греки иногда называют Трелло. Трелло — по-гречески «сумасшедший», но это слово не имеет отношения к Гимету. Некогда французы назвали Гимет очень длинным — trиs long, — отсюда со временем и взялось Трелло.

А Гимет и в самом деле длинный. Он тянется на десять миль, а ширина его от трех до четырех миль. Подняться на Гимет можно в Афинах, на самой окраине, но если пройти его весь по вершине, спустишься уже у самого моря, за пределами Афин, в Варкиза и Вари.

Васили знал Гимет как родную деревню. Его детство и юность прошли на здешних крутых тропах, поросших честным древом, как здесь называют самшит, и в укромных пещерах. И он вовсе не чувствовал себя бездомным странником, когда вернулся в ту старую пещеру, где годами жил его отец, лишь изредка навещая семью, остававшуюся в деревне.

Как январь, так и февраль выдались в этом году необычайно теплыми, и от холода Васили не страдал. Однако скудный запас еды иссяк быстро, поэтому на другой же день Васили решил отправиться на охоту.

Он шел по знакомым тропам, выискивая следы горных коз, ведущие к водопою, и думал о происходящем. Ему показалось сразу, и он все более утверждался в этой мысли, что внезапный пожар был устроен не потому, что Элени вдруг сделалось нестерпимо вспоминать унижение, которому подверг ее Васили. И вряд ли в это замешана только она. Убить его или лишить пристанища понадобилось кому-то другому. Может быть, эти люди рассчитывали выгнать его из Пирея, из Афин, вообще из Аттики? У него была родня в Беотии и Эвбее — может быть, предполагалось, что Васили, даже если останется жив при пожаре и не найдет приюта у друзей, которым пригрозили за это смертью, уйдет в те области и больше не вернется?