– Вы кончили? – спросил я, должно быть, очень холодным тоном, едва сдерживая накипавшее во мне негодование.

– Да, я кончил, – проскрипел Гуковский, – и жду вашего ответа.

– Мой ответ будет краток, – ответил я. – Я назначен полномочным представителем Наркомвнешторга в Эстонии и, согласно приказу Политбюро, прибыл для принятия должности от вас. Вы мне предъявляете частные письма Чичерина, Крестинского и Аванесова. Не вхожу в оценку их, но все эти письма в двух словах уголовное преступление… и все ваши корреспонденты просто уголовные преступники… Ни в какие сделки ни с вами, ни с вашими «уголовными друзьями» я входить не намерен, и буду вести ту линию, которая мне указана моим правительством…

– Так что же… хе-хе-хе… по вашему, я тоже «уголовный преступник»… как и мои… хе-хе-хе… «уголовные друзья»?

– Я все сказал, и больше мне нечего прибавить, можете делать, какие угодно выводы, – ответил я вставая.

– А, вот что, – просипел он, глядя на меня озлобленным, точно злая крыса, взглядом своих гнойных глаз. – Так, значит, вы объявляете мне войну?! Что же, будем воевать… Только, смотрите, не было бы хуже для вас, – многозначительно постучал он пальцем по столу. – Я настою, и вас отзовут, и не только отзовут, а еще и познакомят с тем учреждением, где мой друг Аванесов членом коллегии… с ВЧК… И вас не спасут ни ваш друг Красин, ни ваш друг Меньжинский, этот чекистский Дон-Кихот, от подвалов ВЧК и от того, чтобы Вы под гул грузовика переселились в лучший мир… Ха-ха-ха! – зло и нагло расхохотался он.

Я направилсяк двери, не прощаясь.

– Подождите!.. Куда же вы? – вдруг испугался он. – Ведь нам надо еще договориться… мы еще не кончили…

– Чего же еще договариваться? – спросил я.

– Все уже переговорено… все выяснено… Я сегодня же выезжаю обратно в Москву, – заявил я.

– В Москву?! – скоре удивился, чем испугался он. – Зачем?

– Об этом я скажу в Москве…

Вдруг он сразу переменил тон. Стал противно любезен:

– Постойте, Георгий Александрович… Ведь мы же с вами старые товарищи… нельзя же нам так… здорово живешь… Какое впечатление на всех окружающих… Это не годится, – говорил он, явно неподготовленный к такому выходу. – Ведь мы же можем договориться… Хотя мне и пишут, что вы человек очень решительный, но нельзя же так…

Я молча стоял со шляпой в рук. Он продолжал:

– Ну, я согласен… Вы хотите ревизии? Пусть будет ревизия! Ловите старика Гуковского… хе-хе-хе… этого мошенника, развратника!.. Я все знаю, что обо мне говорят…

В конце концов в это наше первое свидание мы договорились с ним, что на другой день Никитин начнет ревизию, проверит все книги, наличность, суммы в банках и пр. Само собою, я ни в какой торг с ним о моих обязанностях не вступал и сказал, что буду держаться того назначения, которое мне дало Политбюро, и действовать на основании имеющейся у меня государственной доверенности.

– Ну, а вот еще вопрос, – сказал Гуковский. – Как будет с моими сотрудниками? Оставите вы их на их местах?

– Я их не знаю, ваших сотрудников, – ответил я. – Я пригляжусь к ним и тогда решу этот вопрос.

– Ну, хорошо, а моего секретаря по коммерческой части, Эрлангера, вы оставите при себе?

– Эрлангера? – переспросиля. – Вы шутите? Конечно, нет. Он мне не нужен.

– Напрасно… хе-хе-хе… напрасно…

Далее мы сговорились с Гуковским по сложному вопросу о распределении и разделении наших функций. В мирном договоре с Эстонией пункт о взаимном обмене посланниками не был оговорен и об этом предстояло договориться особо. Сделано это было для того, чтобы не затягивать мирные переговоры и скоре начать торговые сношения. Это то и дало основание Чичерину для его второго письма, о котором я выше упоминал. Само собою, в интересах сохранения престижа моего правительства, я не хотел, чтобы шли толки о моих недоразумениях с Гуковским и вообще давать пищу для продолжения скандала. А потому я охотно пошел навстречу распределению между нами обязанностей. Мы договорились, что он сохранит за собою все дипломатические права, я же веду только торговые дела. Поэтому он (во избежание скандала) сохраняет за собой – но только чисто формально, обязуясьне пользоваться им – право подписи для банков, передает мне все хранящиеся суммы в банках и сообщает им о том, что чеки и всякого рода корреспонденции буду подписывать я и пр.

Все было бы хорошо, если бы я имел дело с честным человеком, но, как увидит читатель из дальнейшего, Гуковский не стеснялся нарушать это соглашение…

В тот же день после обеда я вновь посетил Гуковского. По-видимому, утренняя беседа произвела на него некоторое впечатление и мы, относительно, спокойно говорили с ним о помещении для моего кабинета и для моих сотрудников.

Он усиленно навязывал мне оставить на занимаемых ими местах своих сотрудников. но я категорически отказывался от решительного ответа, говоря, что должен предварительно к ним приглядеться. По поводу моего кабинета он тоже сделал мне оригинальное предложение:

– Вот, что я вам хочу предложить, Георгий Александрович… отчего бы нам с вами не помещаться в одном и том же кабинете, здесь у меня?… Вот здесь мой стол, а там ваш…

Я со смехом отклонил этот идиллический проект. Тогда он снова перешел к вопросу об Эрлангере и стал настойчиво советовать оставить его при мне.

– Ведь он очень дельный молодой человек, – говорил он, зная, конечно, что Эрлангер мнехорошоизвестен. – Ведь у меня вся коммерческая часть только на нем и стоит, только им и держится…

– Полноте, Исидор Эммануилович, – ответил я – вы же хорошо знаете, как я отношусь к нему… Не будем же ломать комедии и тратить время на бесполезные разговоры…

– Нет, это не бесполезный разговор, – упрямо стоял он на своем. – Я потому настаиваю, чтоэтопрямо гениальный коммерсант, который был бы вам очень полезен… он знает мою систему работы…

– Да, вот потому то он мне и не нужен, – возразил я. – Ведь вы же знаете, что я, мягко выражаясь, не признаю вашей системы, и вовсе не хочу хранить традиций этой системы, мною осужденной…

– Напрасно… – твердил он свое, – напрасно… моя система есть единственно правильная…

И тут он, ища, по-видимому, во мне сочувствия, стал рассказывать, как на этого «преданного делу и советской власти» Эрлангера сыпались самые грязные доносы и как ВЧК стала настойчиво требовать его откомандирования в Москву. И, вынув и показывая мне свою переписку об этом с Дзержинским, он тоном провинциального актера на роли «благородного отца», продолжал:

– Но я не таков, чтобы, здорово живешь, выдавать головой моих сотрудников, людей честных и дельных… Вот видите, что я отвечал?…

И он читал и читал свою переписку, которая могла бы служить материалом для обвинительного акта…

– И я его не выдал, как видите, он осталсянасвоем месте, – закончил он. – И я еще раз советую вам сохранить его…