может оказаться во всех отношениях удачным, иногда, как говорится, задним числом приходится сознавать, что надо было поступить совсем не так, а иначе. И у некоторых может возникнуть желание исправить все не в жизни, а на бумаге, чтобы выглядеть в глазах руководства лучше, чем ты есть на самом деле. И если поддаться этому желанию, начнется страшное: стоит сказать или написать лишь одно слово неправды или что-то утаить, какую-то несущественную на первый взгляд деталь, как немедленно изменится оценка всей ситуации, будет принято неправильное решение, оно, в свою очередь, приведет к новым ошибкам, положение еще более усугубится, ошибки последуют одна за другой, будут нагромождаться одна на другую, и рано или поздно вся ситуация выйдет из-под контроля.

Я тоже, как и все нормальные люди, оказывался в ситуациях, когда ой как хотелось сделать нечто такое, о чем лучше не докладывать руководству. Но, хорошо понимая все последствия подобных шалостей, я взял себе за правило делать только то, о чем я без всяких искажений и утайки могу доложить своему непосредственному начальнику, и все свои поступки всегда соизмерял с этим железным правилом. Поэтому, когда мы вдвоем с шефом, на этот раз без Федорина, полномочия которого не распространялись на такие мероприятия, приступили к обсуждению вопросов, поставленных Центром, я чувствовал себя так, как будто мне предстояло исследовать не мою собственную, а чью-то совершенно постороннюю ситуацию.

Мы поставили себя на место Бодена, который, судя по всему, лично занимался моей разработкой, и стали прикидывать, какими данными, пригодными для того, чтобы подойти ко мне с вербовочным предложением, он может располагать. Мы просвечивали мою жизнь и служебную деятельность со всех сторон, и так и этак, и всякий раз картина получалась неутешительной. Неутешительной, конечно, не для меня, а для Бодена, поскольку, кроме того, что я работал с Рольфом, упрекнуть меня было не в чем.

Работа с Рольфом, конечно, сильно подмочила мою профессиональную репутацию, но одного этого было явно недостаточно, чтобы пытаться меня завербовать. Такие проколы во все времена и во всех секретных службах рассматриваются как неизбежные «издержки производства», своего рода брак в работе, и не влекут особых неприятностей для работника со стороны его собственного руководства. В худшем случае пожурят, отправят на переподготовку, чтобы набрался ума-разума, а потом снова пошлют в какую-нибудь интересную страну, где он с новыми силами займется своим делом, да еще с большим азартом, потому что ему захочется доказать, что прошлая неудача была всего лишь досадным недоразумением и он сделал надлежащие выводы. Так что еще не известно, кто от такого прокола выиграет, а кто проиграет.

И тогда мы пришли к мысли, что нам надо непременно облегчить муки контрразведки и помочь ей в ее многотрудном деле. А для этого мне самому следовало продемонстрировать какие-нибудь слабости, недостатки или уязвимые места, а если таковых в моем характере и поведении не окажется, то умело их смоделировать, чтобы они заинтересовали контрразведку и показались ей достаточно убедительными.

Было очевидно — если этого не сделать, то рано или поздно контрразведка откажется от идеи меня завербовать и приступит к реализации своей затеи с Рольфом, а это будет означать, что меня не только с треском выдворят из страны, но и на весь мир раструбят о том, что сотрудник советского посольства занимался «недозволенной деятельностью», а заодно обвинят Советский Союз во всех прегрешениях.

Такой поворот событий нас не устраивал, и, чтобы предотвратить возможные неприятности, надо было дать Бодену какую-то зацепочку, которая побудила бы его действовать в нужном нам направлении…

Эта простая на первый взгляд задача тоже оказалась на удивление трудноразрешимой.

При всем кажущемся многообразии способов привлечения к сотрудничеству или воздействия на вербуемого, имеющихся в арсенале любой секретной службы, применительно к моему случаю все они оказались непригодными.

Прежде всего это касалось идеологической сферы. В самом деле, не мог же я в один день изменить свои политические взгляды! Это было тем более нереально, если учесть, что на протяжении всего знакомства с Рольфом мне приходилось неоднократно в ходе острых дебатов по самым различным международным проблемам с присущей мне страстностью разъяснять и отстаивать внешнеполитический курс Советского правительства, и в контрразведке должно было сложиться совершенно однозначное мнение о моих убеждениях.

К тому же я трезво оценивал свои возможности и понимал, что при всем желании не смогу изобразить врага своего Отечества или человека, который пойдет на предательство по политическим мотивам. Такое фарисейство даже в интересах дела было мне просто не по силам.

Мои материальные потребности также были достаточно скромными, и это было хорошо известно контрразведке, которая почти три года вела за мной наблюдение и за все это время ни у меня, ни у Татьяны не зафиксировала особой склонности к накопительству, а тем более явного стремления к стяжательству или наживе. Конечно, от дополнительного заработка вряд ли кто откажется, но все дело в том, какие способы заработать деньги тот или иной человек считает для себя приемлемыми, а какие нет. Одни готовы на все, даже на подлость или предательство, а другие либо удовлетворяются своей зарплатой, либо ищут законные пути для улучшения своего материального положения.

В общем, чтобы предлагать человеку возможность дополнительно заработать, надо как минимум знать его отношение к этой проблеме. В затруднительное финансовое положение я не попадал, склонностью к азартным играм не отличался, даже к денежно-вещевым лотереям, «Спортлото» и другим сомнительным увлечениям относился отрицательно, на нехватку денег никогда не жаловался, и поэтому возможность использования моей материальной заинтересованности тоже не просматривалась.

Таким образом, в распоряжении контрразведки оставалась только возможность использования каких-то служебных злоупотреблений или просчетов, а также различных отклонений морально-психологического порядка, называвшихся в советском просторечии нарушением норм пребывания за границей.

Что касается реальных или мнимых просчетов в моей служебной деятельности, то подобные зацепки были недопустимы или, во всяком случае, крайне нежелательны. И не потому, что я был абсолютно безгрешен в профессиональном отношении и не мог ошибиться или допустить какую-то оплошность, а потому, что за каждым таким просчетом должен быть живой человек и подвергать его опасности, даже ради высокой цели, не говоря уже о всяких сомнительных затеях, мы не имели права. В этом смысле наша позиция была однозначной.

После всех этих выкладок оставались еще такие проступки, как злоупотребление спиртными напитками, прелюбодеяние и контрабанда наркотиками. Весь этот излюбленный «джентльменский набор» западных секретных служб, опять-таки применительно ко мне, выглядел достаточно убого.

Склонностью к злоупотреблению спиртными напитками я вообще никогда не отличался, да и приобщаться к алкоголю