— Возле детской, — отчетливо донесся сквозь гул севший голос Люка. — Возле детской. Нет.

Он схватил за локоть шагнувшего к двери доктора.

— Чистейшая любовь, — истерически выговорила Теодора и снова захихикала.

— Если они не откроют двери… — сказал Люк доктору. Тот стоял, припав ухом к двери, а Люк крепко держал его за локоть.

А сейчас мы услышим новый звук, подумала Элинор, прислушиваясь к тому, что происходит у нее в голове, — он меняется. Удары стихли, словно не добившись своего, и что-то быстро прошуршало по коридору туда-обратно, словно там с невероятным терпением прохаживался какой-то зверь, чутко ловя шорохи за дверями, затем вновь раздалось памятное Элинор бормотание; это я бубню? — успела удивиться она, и тут же из-за двери донесся тоненький издевательский смех.

— Фи-фа-фо-фам, — вполголоса произнесла Теодора, и смех стал громче, перешел в ор; это у меня в голове, подумала Элинор, прижимая руки к лицу, это у меня в голове и сейчас вырвется, вырвется, вырвется…

Весь дом задрожал в ознобе, шторы хлопали по окнам, мебель качалась, шум в вестибюле стал таким громким, что бил в стены, в коридоре со звоном бьющегося стекла падали картины и, кажется, вылетали окна. Люк с доктором налегли на дверь, словно удерживая ее, а пол ходил у них под ногами. Мы плывем, мы плывем, думала Элинор, и до нее издалека донеслись слова Теодоры: «Дом рушится». В них не было уже ни волнения, ни страха. Вцепившись в кровать, измочаленная, выжатая, Элинор уронила голову, зажмурилась, закусила от холода губу и почувствовала тошнотворную пустоту под ложечкой, когда комната ухнула вниз, потом выровнялась и медленно начала поворачиваться. «Боже милостивый», — выговорила Теодора в миле от нее, а Люк поймал доктора и поставил его прямо.

— Вы там как? — крикнул Люк. Он уперся спиной в дверь и держал доктора за плечи. — Тео, ты как?

— Держусь, — ответила Теодора. — Про Нелл не знаю.

— Не давай ей замерзнуть, — произнес Люк далеко-далеко. — Худшее впереди.

Голос отдалялся. Элинор по-прежнему видела и слышала Люка: он все так же был в комнате вместе с доктором и Теодорой, но в той подвижной тьме, сквозь которую она бесконечно падала, реальными оставались только ее побелевшие руки на кроватном столбике; она видела их, очень маленькие, видела, как они сжались еще крепче, когда кровать встала под углом, стена накренилась, а дверь уехала вбок. Где-то с грохотом обрушилось что-то высокое, наверное башня. А я-то была уверена, что она простоит еще много лет, подумала Элинор, нам конец, конец, дом себя крушит. Смех не умолкал, тоненький, безумный, с шалыми переливами, и она подумала: нет, для меня кончено. Я не вынесу больше, я откажусь от своего «я», отрекусь, добровольно отдам то, чего и не хотела вовсе; пусть забирает все, что ему от меня нужно.

— Иду, — сказала она вслух — как выяснилось, Теодоре.

Комната была совершенно тиха, из-за неподвижных штор проглядывал рассвет. Люк сидел на стуле у окна, лицо у него было в ссадинах, рубашка порвана, и он по-прежнему пил бренди. Доктор сидел на другом стуле, умытый, аккуратно причесанный, собранный. Теодора, склонившаяся над Элинор, сказала: «Все в порядке». Элинор села и встряхнула головой. Дом, тихий и сосредоточенный, выстроился вокруг нее. Все было на своих местах.

— Как… — начала Элинор, и все трое рассмеялись.

— Новый день, — ответил доктор, и, несмотря на приглаженный вид, голос его прозвучал глухо. — И новая ночь.

— Как я уже пытался сказать, — заметил Люк, — жизнь в доме с привидениями извращает чувство юмора. У меня вовсе не было намерения отпускать запретный каламбур, — пояснил он Теодоре.

— Как… как они? — спросила Элинор. Слова казались чужими, язык ворочался с трудом.

— Оба спят сном праведника, — сказал доктор. — Вообще-то, — добавил он, по всей видимости продолжая разговор, начатый, пока Элинор спала, — я не считаю, что эту бурю вызвала моя жена, хотя признаюсь, что еще одно упоминание про чистейшую любовь…

— Что это было? — спросила Элинор и подумала: наверное, я всю ночь стискивала зубы, судя по тому, как затекли челюсти.

— Хилл-хаус пустился в пляс, — ответила Теодора, — и прихватил нас с собой. По крайней мере, я думаю, что он плясал, хотя, может быть, просто ходил на голове.

— Почти девять, — произнес доктор. — Как только Элинор будет готова…

— Идем, крошка, — сказала Теодора. — Тео тебя умоет и причешет к завтраку.

— Кто-нибудь им сказал, что миссис Дадли убирает со стола в десять? — поинтересовалась Теодора, вопросительно заглядывая в кофейник.

Доктор замялся.

— Не хочется будить их после такой ночи.

— Но миссис Дадли убирает в десять.

— Они идут, — сказала Элинор, — я слышу их на лестнице.

Я все слышу, что происходит в доме, хотелось добавить ей.

Тут и остальные различили недовольный голос миссис Монтегю.

— Боже мой, они не могут отыскать столовую, — сообразил Люк и бросился открывать дверь.

— …как следует проветрить. — Голос миссис Монтегю ворвался в комнату за секунду до нее самой. Она похлопала доктора по плечу, кивнула остальным и уселась за стол. — Должна сказать, — начала она без предисловий, — что нас могли бы позвать к завтраку. Все, конечно, остыло? Кофе сносный?

— Доброе утро, — буркнул Артур, раздраженно плюхаясь на стул.

Теодора, торопясь поставить миссис Монтегю чашку, едва не опрокинула кофейник.

— Вроде бы не совсем остыл, — сказала миссис Монтегю. — Но все равно я сразу после завтрака побеседую с вашей миссис Дадли. Комнату необходимо проветрить.

— А как ночь? — робко произнес доктор. — Ты провела ее… э-э… с пользой?

— Если ты хочешь узнать, хорошо ли я спала, Джон, то так и говори. Отвечая на твой исключительно вежливый вопрос: нет. Я так и не сомкнула глаз. В этой комнате просто нечем дышать.

— Трудновато заснуть в старом доме, а? — заметил Артур. — Мне всю ночь ветка стучала в стекло. Стучит и стучит, я чуть с ума не сошел.

— Душно даже при открытом окне. Кофе миссис Дадли варит лучше, чем ведет дом. Еще чашечку, пожалуйста. Джон, я удивляюсь, что ты поселил меня в плохо проветренную комнату; для контактов с усопшими необходима как минимум нормальная циркуляция воздуха. Я едва не задохнулась от пыли.

— Не понимаю, — сказал Артур доктору, — чего вы все так себя накрутили. Я просидел с револьвером целую ночь, и хоть бы мышь зашуршала. Только ветка била в стекло. Чуть с ума меня не свела, — доверительно сообщил он Теодоре.

— Конечно, мы не оставляем надежду, — заверила миссис Монтегю мужа. — Может быть, сегодня ночью что-нибудь проявится.

2

— Тео? — Элинор отложила блокнот, и Теодора, что-то деловито строчившая, подняла глаза. — Я вот все думаю.