Вышли мы в круг. Казаки тоже поддали, кричат, меня поддерживают. Даурский батыр Евлагой напротив стоит. Здоровый бугай. Ростом чуть пониже меня, но в плечах пошире. Что-то грозное на своем языке лопочет. Я так быстро их мову не понимаю. Потом ко мне подбежал, стал орать, себя в грудь стучать. Ну, думаю, он стучит – давай я тоже постучу. Аккуратненько так провел классическую двойку: левой по корпусу, а правой – в голову. Когда он согнулся, я коленкой добавил. Прилег Евлагой, лежит, ножкой дергает, юшку сплевывает.

Гости притихли. Казаки, наоборот, кричат, радуются. Взял я ковш с водой, полил батыра, помог встать. Тот отдышался, потом говорит: «Ты настоящий батыр. Только скажи, почему ты меня не ругал?» Я не понял. Оказывается, у них положено сначала долго ругать противника и прославлять себя, а только потом – драться. И то, скорее, бороться. Да и шут с ними. Потом и другие пошли тягаться. Кто боролся, кто из луков стрелял. Словом, вышло то, что я и хотел.

Мне не данники нужны, не союзники даже. Мечта была сделать из всех этих очень разных людей одно целое. Тогда мне маньчжуры с дючерами глубоко по барабану.

Пировали три дня. У нормальных людей праздник, а у меня – работа. Чтобы угощения хватило до самого не могу, чтобы гости не перессорились, чтобы всем было весело. Словом, если родственных чувств пока не было, то отчуждение дало изрядную трещину. Договорились, что на следующее лето приедут молодые казаки не только ясак собирать, а еще и сватать тунгусских и даурских красавиц.

Перед отъездом долго говорил с бирарами. Из моих союзников они от меня дальше всего. А враги их, дючеры, рядышком. Они просили пойти войной на дючеров. Когда-нибудь мне придется это сделать. Но сейчас это мне совсем не нужно. Предложил им переселиться на Зею или на Амур. Здесь обещал полную защиту. Пока же подарил им сотню самострелов с болтами. Конечно, не огнестрел, но штука эффективная. Благодарили, обещали подумать. Но чувствовалось, что ждали другого. Ну, извините, чем могу.

После отъезда гостей и приведения города в довоенное состояние, начали войсковую учебу. Только не все. Две с половиной сотни казаков, стрелки и заряжающие-копейщики оставались нашей главной ударной силой. Для них обновляли щиты, делали новые пики. Буде прибудут еще казаки, они в этот кулак и вольются.

А вот третья сотня предполагалась особая. В большом сражении могла она и в общий строй встать. Но готовил я их для другого. В эту сотню отбирали самых крепких и молодых ребят, в должной мере безбашенных. Ядром сотни стали два десятка, которыми командовал Макар, и мои гренадеры. Это был отряд для спецопераций. Они учились тихо красться, снимать часовых, взрывать, поджигать. Тут я и сам особо им помочь не мог. Но, как ни странно, дело вышло. Охотники учили тихо подкрадываться. Старожилы отряда разведчиков показывали, как быстрее всего успокоить часового. Я показывал технику работы с порохом, запалом, фитилем и прочим.

Велись и работы по совершенствованию артиллерии. С Климом мы развернули кузницу, точнее даже, кузнечный цех. Дауры и до прихода русских понемногу плавили руду. Появление дружественных дауров позволило узнать места выхода руды. Возле наковален и горнов поставили немного усовершенствованную плавильню с использованием огнеупорных материалов. Позже, после долгих опытов, удалось получить не что-нибудь, а вполне приличную сталь.

Конечно, это не технология англичанина Бенджамина Гентсмана. Скорее уж плагиат у древних индусов и персов. Но материал рабочий, а мне большего и не надо. В отличие от чугуна, который дауры использовали для своих сельскохозяйственных изделий и доспехов, сталь не столь прочна, зато более крепка на разрыв, более упруга. Главное, сталь можно ковать, делать из нее штамповки.

Но для штамповки требуется пресс. Честно говоря, я хреновый инженер. Можно сказать, никакой. Иного варианта, кроме водяного двигателя, мне в голову не пришло. Пришлось ставить мастерскую на реке. Не очень здорово вышло. Защитить мастерские будет непросто. Только внутри города ни тигли, ни пресс не поставишь.

Зато за осень и зиму мы успели наделать больше двухсот кирас – сплошных броней на манер гвардии эпохи Кромвеля, гораздо лучше защищающих, чем отдельные пластинки, нашитые на одежду. С полусотни шагов кираса легко выдерживала удар стрелы. Наделали и самых простых шлемов, вроде западноевропейских шапелей. Тоже не гарантия, но какая-то иллюзия оной. С плотным стеганым подшлемником от стрелы, а порой и от пули, он защищал.

Казакам новая бронь пришлась по душе. Особенно нравилось молодым, что в начищенной кирасе можно свою физиономию увидеть. В кузнецы, кроме меня с Климом, пришлось зачислить еще восемь человек: уж больно работы было много. Ведь надо было и обещанный для крестьян инструмент делать. А весна подходила всё ближе, а с ней и новый поход.

Как же мне не хотелось идти в этот поход. Вот угадайте, кто хороший хозяин? Я хороший хозяин. И всё у меня в хозяйстве отлично. Город, который мы уже перекрестили в Благовещенск, растет и строится. К октябрю вернулись посланные казаки. Воевода был не особо счастлив фактом моего назначения из столицы, но сказал, что лишних гулящих людей держать не будет. Пусть-де идут в даурскую землю.

Выдал он, хоть и не полностью, порох. Ясаку и поминкам явно обрадовался, хотя и требовал их увеличить. Перебьется. Уговорил Артемий и родителя продолжить торговлю с нами, стать своего рода торговым представителем Приамурья в Якутске, да и в России. В качестве первой сделки на выданные мною соболя и серебро переправил он вдвое больше порохового зелья, чем воевода, а еще изрядно свинца для литья пуль.

Переговорили и с моими людьми. Захватили посланцы с собой четыре семьи, всего шестнадцать человек обоего пола, желающие осесть на вольной земле. Этих поселили пока в городе: в зиму не построишься. А вот по весне вспашут они землю, выстроят дома и заложат новую слободу.

Уже под зиму стали прибывать вольные казаки и подказачники, желающие войти в мое войско. Пока прибыло около сотни, но многие просто побоялись ехать в зиму. Весной собиралось еще столько же. Прибывших тоже селили в городе, благо загодя построили жилье. С казаками прибывал и пашенный народ, семей пятнадцать, не меньше. Считай, в Благовещенском городке теперь почти семь сотен жителей. Побольше, чем в Илиме.

Торг тоже образовался, как раз на пустыре перед стеной. Приезжали местные люди, предлагали меха и рыбу. Прибывали и охотники из Илимского воеводства, даже русские купцы доходили, хотя и немного.

Появлялись и торговцы с другого берега. Тут я даже не знал, как поступить. С одной стороны, это потенциальные лазутчики и шпионы. С другой – платили они щедро, а товар привозили такой, что у наших глаза разбегались: невиданной расцветки ткани, драгоценные специи, высушенный чайный лист, который нашим пришелся весьма даже по душе. Решил, что коли собираюсь я с ними дружить, то стоит торговый люд пускать. Правда, пригляд за ними выставил, чтобы не шарились, где не надо.

И не только Благовещенск рос. Вокруг Албазина уже были три немаленькие деревни, где жили вперемешку и русские крестьяне, и тунгусские родичи. Русские учили землю пахать, плотничать, знакомили со всякими огородными премудростями. Местные помогали в охоте, рыбной ловле, да и заготовке рыбы. Кстати, нашли мы и здесь соляные источники, тоже стали соль выпаривать. И дауры, и тунгусы, да и богдойцы соль покупали очень охотно. Еще не страна, но уже и не брошенный на произвол отряд казаков.