…Наконец, вы должны быть уверены в том, что Его Величество вполне удовлетворен вашей службой и при случае окажет вам знаки своей милости, о чем я, не сочтя за труд, с большим удовольствием напомню ему.

Добавлю также, что вы не должны вступать в какие-либо разговоры с мсье де Лозеном о том, что он мог узнать от господина Фуке».[203]

Это письмо характеризует макиавеллистские методы действий министра Лувуа. Переведя Лозена в апартаменты Фуке, он показал ему, что отныне тюрьма пуста. Сообщив ему, что оба слуги покойного Фуке выпущены на волю, он дал понять, что совершенно пренебрегает тем, что мог сообщить ему Эсташ. Все это не более чем россказни слуг, пересуды из передней, не имеющие никакого значения! Однако его беспокоит то, что граф де Во забрал с собой бумаги своего отца, и это понятно. А что, если среди них случайно окажется письменное сообщение о деле Данже?

Не забыл он и о тюремщике. Вместо того чтобы сурово отчитать его за две совершенные им грубые ошибки (позволить Фуке, Лозену, Данже и Ла Ривьеру на протяжении месяцев беспрепятственно болтать друг с другом, а сыну Фуке забрать с собой бумаги его отца), он благодарит его за службу! Сен-Map узнал важные сведения, поэтому разумно будет посулить ему большое вознаграждение… И наконец, он рекомендует ему не говорить с Лозеном об этих «важных вещах», которые, как он полагает, стали известны ему.

Тревога была нешуточная, но зло удалось пресечь. С этого момента начинается тайна Железной маски. Отныне никто в Пинероле не должен знать, что два бывших слуги Фуке, Данже и Ла Ривьер, находятся в наиболее надежно изолированной от внешнего мира части тюрьмы — в нижней башне…

4 мая в письме, которое не сохранилось, Сен-Map информирует Лувуа о том, что нашел в карманах одежды Фуке бумаги, которые ускользнули от внимания мсье де Во и которые, полагает он, представляют собой большой интерес. Узнав, что министр сломал ногу и собирается отправиться на лечение в Бареж, расположенный в Пиренеях, он надеется, что тот перед возвращением в Париж заедет в Пинероль, чтобы поговорить с ним. Однако Кольбер де Сен-Пуанж, сотрудник государственного секретариата военных дел, развеял его надежды, потребовав, по приказу короля, прислать упомянутые документы.[204] В ответ на это Сен-Map проявил странную нерасторопность, прислав документы с большой неохотой, заставив неоднократно просить себя на протяжении почти двух месяцев.[205] Видимо, дело и вправду было важное, если проявил подобное упрямство тюремщик, привыкший повиноваться беспрекословно. 22 июня Лувуа прибыл к королевскому двору в Фонтенбло. Приступив к исполнению своих служебных обязанностей, он написал Сен-Мару:

«Ваши письма от 22-го числа прошлого месяца и от 8-го текущего месяца вручены мне. Вы можете освободить слугу мсье де Лозена, внушив ему, что если он приблизится к Пи-неролю хотя бы на десять лье, его сошлют на галеры… Что касается листков, приложенных вами к письму от 8-го числа, то вы напрасно не сообщили мне о их содержании сразу же, как только оно стало известно вам. Кроме того, я прошу вас прислать мне в пакете то, что вы нашли в карманах у господина Фуке, чтобы я мог представить это Его Величеству».[206]

Лувуа снова почувствовал беспокойство. Он требует, чтобы Сен-Map выслал ему то, что находилось в карманах покойного. Тюремщик, получив это письмо, еще медлит около пяти дней и наконец решается отправить пакет, который приходит в Сен-Жермен 10 июля. В тот же день министр диктует своему секретарю следующий ответ:

«Я получил то, что было приложено к вашему письму от 4-го числа сего месяца и чем я воспользуюсь, как полагается. Достаточно будет давать обитателям нижней башни возможность исповедоваться раз в год. Что касается господина де Летана (Маттиоли. — Ж.-К. П.), то я удивляюсь вашему терпению, тому, что вы ждете специального распоряжения, чтобы поступить с мошенником так, как он заслуживает, обращаясь с вами без должного уважения».

Это сухое письмо не содержит даже ссылки на Людовика XIV. Больше не говорится о том, чтобы показать ему содержимое карманов его бывшего министра финансов. Лувуа сам воспользуется этим, как посчитает нужным. Когда секретарь ушел, он собственной рукой сделал приписку: «Сообщите мне, как стало возможно, что известный вам Эсташ изготовил то, что вы прислали мне, и откуда он взял необходимые для этого вещества, ибо я далек от мысли, что вы сами дали ему их».[207]

Эти слова, на скорую руку нервно приписанные самим Лувуа, еще раз, если в этом есть необходимость, доказывают, сколь неестественно большое внимание министр уделял поступкам Эсташа. О чем идет речь? Здесь есть какая-то тайна, в которую пытаются проникнуть историки. Морис Дювивье и Марсель Паньоль считают, что Фуке был отравлен.[208] Паньоль уверен, что преступление совершил Сен-Мар по наущению Людовика XIV… Ничуть не бывало! Очевидно, что эта гипотеза несостоятельна. Бывший министр уже никому не мешал, а кроме того, яд — оружие слабых. Да и в конце концов, если хотели физически уничтожить его, то для чего ждали целых девятнадцать лет?

Объяснение Мориса Дювивье более изобретательно. По его мнению, не кто иной, как таинственный слуга манипулировал с упоминавшимися веществами, дабы изготовить яд. Но он был лишь простым исполнителем. Надо искать настоящего виновника. Подозрение падает на двоих: на Лозена, который поссорился с Фуке и решил устранить его, чтобы иметь возможность беспрепятственно ухаживать за его дочерью Мари Мадлен, и на Кольбера, который, опасаясь выхода на свободу своего старинного соперника, выбрал радикальное средство для его устранения, пока еще было для этого время. Лозен был хитрым, жестоким, злым человеком, но все же не настолько, чтобы отравить отца той, в которую он безумно влюбился и на которой хотел в один прекрасный день жениться. В результате смелой психологической реконструкции Морис Дювивье склоняется ко второму варианту, делая его одной из центральных тем своей книги. «Можно, я полагаю, сделать вывод, — пишет он в конце главы под названием «Великий виновник», — что легендарный секрет Железной маски заключается в отравлении Фуке по наущению какой-то важной особы».[209] Однако этот своего рода детективный роман не имеет под собой надежного основания. Даже если предположить, что Кольбер узнал о существовании Эсташа в тюрьме Пинероля (что само по себе далеко не факт), я не могу представить себе, как удалось ему наладить контакт с этим человеком, за которым, не спуская глаз, следил Сен-Map, и какими доводами он сумел склонить его к отравлению своего хозяина? Данже знал, что у него нет ни малейшей надежды на освобождение, так не отвечало ли его собственным интересам как можно дольше сохранять свое положение заключенного-слуги и постараться, чтобы о нем забыли? Гораздо более обоснованным было бы предположение, что Фуке тяжело болел, о чем свидетельствуют приходившие ему из Парижа в Пинероль посылки с лекарствами, а также записи о выплате денежных вознаграждений врачам, о чем, вероятно, не знали наши современные Шерлоки Холмсы, господа Дювивье и Паньоль. В марте 1680 года Фуке был совершенно больным человеком и находился на пороге смерти. Достаточно было сердечного приступа. Мадам де Севинье говорит о конвульсиях и болях в сердце, а «Газета» писала об апоплексическом ударе. Нет нужды искать в яде объяснения столь предсказуемого исхода.